Власть и политика (сборник)

Всякое толкование, как и вообще всякая наука, стремится к «очевидности». Очевидность понимания может иметь либо [a)] рациональный характер (и тогда он или логический, или математический), либо [b)] характер вчувствующего сопереживания (эмоциональный, художественно-рецептивный). Рационально очевидным в области действования является прежде всего то, что в полной мере и без остатка интеллектуально понято во взаимосвязи смысла, предполагаемого [действующим в его действовании]. Очевидно для вчувствования то, что полностью сопережито во взаимосвязи чувства, переживаемого в действовании. Рационально понятны, то есть, в данном случае, непосредственно и однозначно интеллектуально постижимы по смыслу прежде всего и более всего смысловые связи математических или логических высказываний. Мы совершенно однозначно понимаем, что это означает по смыслу, когда кто-то использует в мышлении или аргументации положение «2 × 2 = 4» или теорему Пифагора или «правильно» – с точки зрения наших привычек мышления – выстраивает цепочку логических выводов. То же самое [происходит и в том случае], если [исходя] из «фактов опыта», которые мы считаем «известными», и данных целей, он делает выводы относительно того, какого рода средства (по нашему опыту) однозначно необходимы для действования. Всякое толкование некоторого рационально ориентированного таким образом действования имеет – для понимания применяемых средств – высшую степень очевидности. Не с той же самой, но с достаточной, чтобы удовлетворить нашу потребность в объяснении, очевидностью мы понимаем и такие «заблуждения» (включая и переплетения проблем), которым подвержены и мы сами, либо же их возникновение может быть сделано доступным переживанию путем вчувствования. Напротив, многие последние «цели» и «ценности», на которые, по опыту, может быть ориентировано действование человека, мы очень часто не способны понять с полной очевидностью, а способны лишь, при некоторых обстоятельствах, к их интеллектуальному постижению, но при этом, чем радикальнее они отличаются от наших собственных последних ценностей, тем труднее нам посредством вчувствующей фантазии сделать их понятными в сопереживании. В зависимости от ситуации, мы тогда должны удовлетвориться только их интеллектуальным истолкованием, или, при определенных обстоятельствах, если и это не удается, даже принять их просто как данности и сделать для себя понятным протекание мотивированного ими действования, исходя из максимально возможного интеллектуального толкования или максимально возможного приблизительного вчувствующего сопереживания тех моментов, на которые [это действование] ориентировано. Сюда относятся, например, многие религиозные и милосердные деяния виртуозов[167], [непонятные] для того, кто к ним невосприимчив. Сюда относятся равным образом и проявления крайнего рационалистического фанатизма («права человека»), [непонятные] для того, кто, со своей стороны, радикально отвергает такую ориентацию [действования]. – Актуальные аффекты (страх, гнев, тщеславие, зависть, ревность, любовь, воодушевление, гордость, жажда мщения, набожность, самоотдача, всякого рода вожделения) и иррациональные (с точки зрения рационального целевого действования) реакции, которые из них следуют, мы способны с тем большей очевидностью сопережить эмоционально, чем больше мы сами подвержены им, но при этом всякий раз, даже если они по своей степени абсолютно превышают наши возможности, [мы способны] понять их, осмысленно в них вчувствуясь, и интеллектуально учесть их влияние на то, [какое] направление [принимает] действование и [какие] средства [в нем используются].

Для научного рассмотрения, образующего типы, все иррациональные, аффективно обусловленные смысловые связи поведения, которые влияют на действование, наиболее обозримы, если изображаются и исследуются как «отклонения» от его сконструированного целерационального протекания. Например, при объяснении паники на бирже сначала целесообразно установить, как она происходила бы без влияния иррациональных аффектов действования, а затем уже добавить эти иррациональные компоненты в качестве «помех». Точно так же при [объяснении] политической или военной акции сначала целесообразно установить, как протекало бы действование при знании всех обстоятельств и всех намерений участников и при строго целерациональном, ориентированном на представляющийся нам значимым опыт в выборе средств. Лишь так становится затем возможным каузальное вменение отклонений от него обусловливающим это отклонение иррациональностям. Таким образом, в этих случаях конструкция строго целерационального действования, из-за его очевидной понятности и его – присущей рациональности – однозначности служит социологии как тип («идеальный тип»), чтобы понять реальное, подверженное влиянию всякого рода иррациональностей (аффекты, заблуждения) действование как «отклонение» от его протекания, ожидаемого при чисто рациональном поведении.