Власть и свобода журналистики

В таком расширительном толковании журналистского текста отдельные публикации, теле– или радиосюжеты являются лишь небольшими «мазками» на обширном и во времени развивающемся журналистском поле-«полотне». «Каждый репортаж – камешек в мозаичной картине мира»[41]. В поле журналистского творчества справедливее всего работает известная концепция Ролана Барта, связанная с так называемой смертью автора[42].

Текст СМИ, с точки зрения потребителя, подобен реке, в которую можно входить бесчисленное количество раз, окунаться вновь и вновь, а когда отвлекают другие интересы и занятия, можно быть уверенным, что она течения своего не прервет. Река постоянно ждет нашего возвращения. Она всегда к нашим услугам (если, конечно, течение ее искусственно не прерывается власть предержащими силами).

Текст-река – это бесконечная серия текстов, одновременно властно и вольно связанных между собой общностью рубрик, жанров, приемов, авторов, ведущих и т. д. Журналистский текст (вне указанной очень существенной оговорки) был вчера и будет завтра. Он как бы существует всегда. Его ждешь, и он оправдывает наши ожидания, появляясь в отведенный ему срок. В нем постоянно обнаруживается совокупность устойчивых характеристик, связанных с функциональной определенностью современных СМИ.

По сути дела, журналистский текст – это мультитекст. Он не имеет границы в привычном смысле, он «без начала, без конца», в принципе нескончаем и калейдоскопичен, представлен веерным множеством разножанровых фрагментов, каждый из которых относительно самостоятелен. Мультитекст словно обволакивает своего получателя, достигая необходимого эффекта непрерывных, больших и микроскопических, захватывающе прочных и едва удерживаемых сознанием откровений и открытий.

Мультитекст обладает перманентной проникающей силой. Сама структура его демонстративно неоднородна и пестра. Мультитекст позволяет почти бездумно, хотя и с внутренней установкой на поиск, скользить по нему в надежде встретить «свое», сознательно или невольно искомое.

Мультитекст предрасположен к циклическим повторам. Потребитель сразу (издали) узнает свое издание, мгновенно (с первых секунд) различает свою радиопрограмму, угадывает свой телеканал по разным брендовым признакам-символам, которые заботливо сохраняются и без устали воспроизводятся печатными и электронными СМИ, обновляясь лишь в исключительных случаях.

Мультитекст организуется так, чтобы у адресата постоянно сохранялось ощущение и убеждение: продолжение обязательно последует. За этим номером газеты завтра утром – другой, как это было раньше, как это бывает «всегда». За этим фрагментом радио-или телепередачи непременно появятся другие, не менее для тебя желанные. Только оставайся с нами. Будь с нами постоянно. Не переключайся!

Мультитекст вкрадчиво властен. Он предоставляет себя в наше полное распоряжение, вроде бы ничего не требуя взамен. Вернее, взамен чуть-чуть времени, сосредоточенности, внимания, а там уж и доверия, и знания того, что все увиденное, услышанное, прочитанное – правда, одна только правда, и ничего кроме. Малость фантазии во всем этом, конечно, есть, но как без этого? Что-то мы знаем наверняка, о чем-то судим по наитию.

Адресат, подключись к нам и тебе тоже все будет известно, интересно и понятно. Только подключись! Этот демонстративно-призывный императив содержится в самой структуре всякого мультитекста – немого, звучащего, зримого.

Текст высокого искусства, по видимости, горделиво беспечен, хотя и трепетно, возвышенно помнит о вероятном читателе, слушателе, зрителе. Мультитекст СМИ – весь в нетерпеливом и властном ожидании своего потребителя, в желании найти его и немедленно вступить с ним в более или менее непосредственный контакт.

Одна из самых актуальных гуманитарных проблем нашего времени – внутренний потенциал самого текста, способствующий адекватным воспроизведениям его смыслового объема. Потенциал текста обусловлен той ориентацией на воображаемого, «провиденциального» (О.Э. Мандельштам) собеседника, которая характеризует автора в процессе его творчества. «Это уже давно было сказано на свете, – признается Н.В. Гоголь, – что слог у писателя образуется тогда, когда он знает хорошо того, кому пишет».

Открывая в 1920-е годы дискуссию о читателе и зрителе на страницах журнала «Жизнь искусства», А.Н. Толстой размышлял: «из своего писательского опыта я знаю, что напряжение и качество той вещи, какую пишу, зависит от моего первоначально заданного представления о читателе. Читатель, как некое общее существо, постигаемое моим воображением, опытом и знанием, возникает одновременно с темой моего произведения»[43].