Власть маски

— Только не Барнард, — грустно ответил Моргунас, — он был предан ей как собака. Даже больше. Он был в нее влюблен. Она составляла смысл его жизни. Нет, только не он. Можете даже не спрашивать, какой у него размер.

— Я убежден, что убийцей был кто-то из живущих на вилле людей, — мрачно заявил Дронго, — здесь осталось семь человек, Моргунас. Только семь человек. И среди них убийца. У меня нет времени на разговоры. Скажите, чем она болела?

— Она была тяжело больна, — признался Моргунас, — очень тяжело. Я советовал ей начать лечение, но в последние месяцы она ничего не хотела слышать.

— Почему?

— Не знаю. Но она очень изменилась. Раньше она принимала лекарства и хотя бы формально выполняла мои рекомендации. В последние несколько месяцев она вообще не хотела меня слушать. Я умолял ее не лететь на Барбадос, а лечь в больницу, но она меня даже не слушала. Я ведь вас тоже просил об этом. И насколько я знаю, она даже не хотела брать меня с собой на Барбадос. Я ее едва упросил. Если бы не заступничество Барнарда, она бы меня не взяла. Она так и сказала, что ей больше не нужен врач. Хотя ей нужны уже совсем другие врачи. И я ничего не мог сделать. Мне только оставалось наблюдать, как она погибает. Прямо у меня на глазах.

— Что с ней произошло?

Моргунас тяжело вздохнул.

— У нее был рак толстой кишки. Онкологическое заболевание. С метастазами на печень. Можете себе представить? Сначала у нее появились боли в боку, но в Испании снимали очередной фильм, и она улетела туда, даже не обследовавшись. Затем, когда боли усилились, мы прошли полное обследование в Лондоне. Врачи собрали консилиум и настаивали на немедленной операции. Она была согласна. Но затем в Нью-Йорке погибла ее племянница. Она поехала к ней, и, когда вернулась, ее словно подменили. Это была другая Кристин. Более жесткая, сухая, отстраненная. И она отказалась от операции. Вы понимаете, что это такое? Ей нужно было срочно делать химиотерапию, а потом удалять часть кишечника. И менять печень, если получится. Сложнейшая операция, но другого выхода просто не было. Иначе она долго бы не протянула.

— И она отказалась от операции?

— Категорически. В последние месяцы она держалась только на лекарствах. Но мы никому об этом не говорили. Понимаете, в чем дело? Если бы нам даже удалось остановить процессы, которые проходили в ее организме, если мы смогли бы найти донора и сумели бы пересадить ей новую печень, то и тогда это была бы не прежняя Кристин, а совсем другая женщина. И другая судьба…

Моргунас судорожно вздохнул.

— Она не хотела такой судьбы, — убежденно сказал он, — и если бы даже ей удалось выжить, то в оставшиеся годы она бы доживала свою жизнь, а не жила как раньше. Я совершенно не представляю, как бы она существовала в этом мире.

— Тогда выходит, что она могла совершить самоубийство? — задумчиво спросил Дронго.

— Это абсолютно невозможно, — возразил Моргунас, — она была очень жизнелюбивым человеком. И я могу дать стопроцентную гарантию, что убийца стрелял в нее с расстояния в несколько метров. Это не самоубийство, если на пляже не было никакого робота или киборга, который мог в нее выстрелить. Но это из разряда фантастики, а вы мне сами говорите, что видели следы убийцы на песке.

— Да, это было убийство, — кивнул Дронго, — как и Моничелли. Вы не знаете, кто живет на соседней вилле?

— Понятия не имею. Какие-то богатые плантаторы из Венесуэлы. Или промышленники. Они все бегут из своей страны. После того как в Каракасе воцарился Чавес, они не хотят там оставаться. Когда мы были здесь в январе, они приходили к нам на виллу. Пара откормленных буржуа, как будто из нашей старой книжки по политэкономии. И их наглый сынишка. Тоже откормленный и избалованный. По-моему, он употреблял наркотики, хотя я не уверен. А с другой стороны, было немного странно. Уехать из Советского Союза и попасть сюда, где все жалуются на левых социалистов. И уже не только в Венесуэле. По всей Южной Америке идет этакий «левый марш». Бразилия, Боливия, Венесуэла. Не говоря уже о Кубе. А победа Ортеги в Никарагуа? Иногда они возвращаются, — усмехнулся Моргунас.

— Вы так ненавидите социализм?

— А почему я должен его любить? — спросил Моргунас. — Я сбежал оттуда еще до развала Союза. Вы знаете, сколько я там получал? Моего деда отправили в Сибирь, и он там погиб, моего дядю расстреляли за то, что он хотел жить в независимой Литве. И вы хотите, чтобы я их любил?

— Не хочу. Но вам не кажется, что система не всегда виновата в том, что происходит с людьми. Диктатуры могут порождаться любым режимом, как и отклонения в демократическом обществе. Но нельзя все сваливать на систему, которая изначально задумывалась в качестве альтернативной цивилизации. В качестве мечты, если хотите. Об этом вы не задумывались?

— Вы, наверное, апологет системы? — понял Моргунас. — Вам она нравилась?

— Мне не нравился идиотизм социалистической системы, — признался Дронго, — но я не вижу ничего плохого в принципах, которые она проповедовала.

— Тотальную нищету, формальное равенство, диктатуру чиновников и беспредел государства?