Власть меча

– Будь ты проклят, Кортни! – вызывающе крикнул в ответ Макс. Он вновь обрел храбрость и смотрел поверх головы пони прямо в глаза Шасе; Шаса прочел в его взгляде, что Макс пойдет на столкновение, и чуть переместился в седле. Тигровая Акула почуял это и начал поворот. Им придется отступить – и тут Шасу вдруг охватило боевое бешенство берсеркера.

Блэйн Малкомс на трибуне почувствовал это. Он понял, что Шасой владеет не просто храбрость, а своего рода безумие – то самое безумие, которое однажды заставило самого Блэйна, одного, с гранатой в руке, рвануться на ничейную землю прямо под мигающий красный глаз немецкого пулемета «максим».

Он видел, как Шаса остановил Тигровую Акулу и заставил пони повернуть в противоположную сторону, направляя его прямо на черного жеребца, который, бросая сознательный вызов, несся к ним по линии мяча. Для Шасы время словно замедлилось. Зрение приобрело необыкновенную остроту, видение – четкость; он видел влажную розовую слизистую перепонку глубоко в раздутых ноздрях рослого черного жеребца; видел каждую крошечную каплю пены в углах пасти вокруг удил, каждый волосок на угольно-черной бархатной морде, каждый сосуд в сплетении, покрывавшем налитые кровью глаза лошади, и каждую ресницу вокруг этих глаз.

Поверх головы черного жеребца Шаса посмотрел в лицо Максу. Оно было искажено яростью. Он увидел крошечные капли пота на подбородке Макса и щель между его квадратными белыми резцами, когда Макс, растянув рот, оскалил зубы; Шаса посмотрел в его карие глаза и удержал взгляд.

Поздно, рассудил Шаса: у них не осталось времени, чтобы избежать столкновения; при этой мысли он заметил, что лицо Макса внезапно исказилось, губы дрогнули, щеки окаменели от ужаса; он дернулся в седле, потащил голову Немезиса в сторону и в последнее мгновение ушел с линии.

Шаса пронесся мимо и, все еще охваченный бешенством, встал в стременах и точно ударил по мячу. Тот прошел посередине между стойками.

Блэйн еще стоял на трибуне, когда команды собрались; Шаса, раскрасневшийся от торжества, взглянул на него в поисках одобрения, и, хотя Блэйн лишь помахал ему рукой и дружески улыбнулся, он был взбудоражен почти так же, как сам Шаса.

«Клянусь Богом, у парня есть все необходимые задатки, – сказал он себе. – Действительно есть».

Он сел на свое место рядом с Изабеллой. Она видела выражение его лица, – она хорошо его знала. Знала, как отчаянно Блэйн хотел сына, и понимала, почему его интересует этот мальчик. И почувствовала себя неуместной, бесполезной и сердитой.

– Безрассудный, безответственный мальчик. – Она ничего не могла с собой поделать, хотя понимала, что ее слова окажут на Блэйна противоположное действие. – Ему все безразличны. Впрочем, все Кортни таковы.

– Некоторые называют это удалью, – заметил Блэйн.

– Плохо звучащее слово для отвратительной черты. – Она знала, что брюзжит; понимала, что есть пределы его терпению, но не могла сдержать губительного стремления причинить боль. – Он весь в мать…

Она увидела в глазах Блэйна гнев. Муж встал, не дослушав.

– Посмотрю, нельзя ли раздобыть для тебя что-нибудь перекусить, дорогая.

Он ушел. Ей хотелось крикнуть ему вслед: «Прости, это потому, что я так тебя люблю».

Изабелла не ела красное мясо: оно как будто ухудшало ее состояние, поэтому Блэйн принялся разглядывать бесчисленные дары моря – креветки, омары, мидии, рачки и самые разные сорта рыбы; все это лежало в огромной вазе в центре стола, поднимаясь выше его головы пирамидой. Это было такое произведение искусства, что казалось святотатством взять из него первую порцию. Блэйн был не одинок в этом: пирамиду окружала толпа восторженных гостей, издававших радостные и удивленные восклицания, поэтому Блэйн не заметил появления Сантэн, пока она не заговорила за его плечом:

– Что вы такого сказали моему сыну, полковник, что превратило его в варвара? – Он быстро обернулся, стараясь подавить чувство вины из-за того, что так обрадовался ее появлению. – Да, я видела, как ты говорил с ним перед последним чаккером, – продолжала она.

– Боюсь, это мужской разговор, не для нежных ушей.

Она негромко рассмеялась.

– Что бы это ни было, оно подействовало. Спасибо, Блэйн.

– Парень и без того все сделал бы сам. Давно я не видел такой смелой игры, как этот последний гол. Он будет хорош – очень хорош.

– Знаешь, что я подумала, глядя на него? – тихо спросила она, и Блэйн покачал головой, наклонившись ближе, чтобы услышать.

– Я подумала о Берлине, – сказала Сантэн, и он на мгновение был озадачен. Потом понял.

Берлин-1936. Олимпийские игры[25]. Блэйн рассмеялся. Должно быть, она шутит. От юниорской лиги до старшей далеко, как до луны и звезд. Потом он увидел ее лицо и перестал смеяться.

– Ты серьезно?

Он смотрел на Сантэн.

– Конечно, я не смогу содержать его пони. Но дед любит смотреть, как он играет. Он поможет, а если понадобится совет и одобрение лучшего игрока…

Она коротко пожала плечами, и это дало Блэйну возможность опомниться от изумления.