Власть меча

Он произнес это с вопросительной интонацией, наблюдая за Хендриком, и Хендрик сам не мог бы сказать, откуда на него снизошло вдохновение.

– Не согласен, – сказал он, и все выжидательно посмотрели на него. – История борьбы свидетельствует, что самостоятельно рабочие способны усвоить только идею профсоюзов для объединения своих усилий в борьбе с эксплуататорами и правительством капиталистов. Но чтобы довести борьбу до победоносного завершения, необходимы профессиональные революционеры, связанные абсолютной верностью своим идеалам и воинской дисциплиной.

Это была почти дословная цитата из «Что делать?» Ленина, и Хендрик привел ее по-английски. Даже Мозес удивился такому достижению, а все остальные обменивались радостными улыбками. Хендрик оглядел всех и снова погрузился во внушительное молчание.

Этого оказалось достаточно. Больше ему говорить не пришлось. К наступлению ночи, когда остальные ушли в темноту, прощаясь и благодаря друг друга, и, хлопая дверцами, расселись по своим машинам, завели моторы и уехали по пыльной дороге, Мозес добился того, ради чего привел брата на «Ферму Ривония».

Хендрик стал полноправным членом Южно-Африканской коммунистической партии и Африканского национального конгресса.

* * *

Маркус Арчер отвел для Хендрика гостевую комнату. Хендрик лежал на узкой кровати и слушал, как Мозес и Маркус совокупляются в хозяйской спальне в конце коридора. Неожиданно Хендрик уверился, что сегодня посеяны семена его судьбы: в последние несколько часов определилось и его будущее, и как и когда он умрет. Засыпая, он погружался во тьму возбуждения и страха.

Мозес разбудил его еще затемно. Вместе с ними к «форду» вышел Маркус. Вельд побелел от изморози; белый налет хрустел под ногами и покрывал ветровое стекло «форда».

Маркус пожал Хендрику руку.

– Вперед, товарищ, – сказал он. – Будущее принадлежит нам.

Он остался в морозной темноте глядеть им вслед.

Мозес не сразу поехал обратно в город. Он припарковал машину под одним из высоких шахтных отвалов с плоской вершиной, и они с Хендриком поднялись по изрезанному эрозией склону – пятьсот футов крутого, почти вертикального подъема – и добрались до вершины, когда восходящее солнце расчистило горизонт и окрасило зимний вельд светлым золотом.

– Теперь ты понял? – спросил Мозес, когда они стояли плечом к плечу на краю пропасти, и неожиданно Хендрик, словно восход солнца, увидел весь грандиозный замысел брата.

– Ты не хочешь быть частью этого, – негромко сказал он, – даже самой главной частью. – Он широко развел руки, охватив все пространство под ними от горизонта до горизонта. – Ты хочешь все. Всю землю и все, что в ней есть.

Его голос был полон удивления перед грандиозностью этого замысла.

Мозес улыбнулся. Его брат наконец понял.

* * *

Они спустились с отвала и молча прошли к «форду». Молча поехали на «Ферму Дрейка», потому что не существовало слов, которые могли бы описать случившееся, как нет слов, удовлетворительно и достоверно описывающих рождение или смерть. Только когда они выехали за город и вынуждены были остановиться на перекрестке, где дорогу пересекала железнодорожная ветка, шедшая к одной из шахт, земная жизнь снова вмешалась.

Оборванный черный мальчишка, дрожа на зимнем северном ветру, подбежал к машине и помахал у стекла свернутой газетой. Мозес открыл окно, бросил мальчику медную монету и положил газету на сиденье между ними.

Хендрик заинтересовался и развернул газету так, чтобы оба могли видеть первую полосу. Шапка занимала целую колонку:

ОБЪЯВЛЕН СОСТАВ ОЛИМПИЙСКОЙ СБОРНОЙ ЮЖНОЙ АФРИКИ. НАРОД ЖЕЛАЕТ СПОРТСМЕНАМ УДАЧИ

– Я знаю этого белого парня! – воскликнул Хендрик, улыбаясь беззубым ртом: он узнал человека на одной из фотографий, сопровождавших текст.

– Я тоже, – согласился Мозес, но они смотрели на разные молодые белые лица в ряду снимков.

* * *

Конечно, Манфред знал, что дядя Тромп работает в самые необычные часы. Когда ночью, разбуженный переполненным мочевым пузырем, сонный Манфред выбирался из мастерской и брел к уборной у изгороди, он видел свет в окне дядиного кабинета.

Однажды не такой сонный, как обычно, Манфред свернул с тропы, пробрался через капусту тети Труди и заглянул в окно. Дядя Тромп сидел за своим столом, как косматый медведь, борода его была взъерошена, потому что он постоянно дергал ее и расчесывал толстыми пальцами, на крупном носу сидели очки в стальной оправе; он что-то свирепо бормотал и непрерывно писал на листах бумаги, разбросанных по столу, как обломки после урагана. Манфред решил, что дядя работает над очередной проповедью, и не счел странным то, что такая работа продолжалась каждую ночь почти два года.