Власть меча

– Вы окажете мне честь, если придете в мой дом и сядете за мой стол.

Четверо мужчин степенной процессией двинулись к пасторскому дому; тетя Труди и дети шли за ними на почтительном расстоянии. По дороге тетя Труди лихорадочным шепотом наставляла детей, и, едва переступив порог, девочки бросились раздвигать занавеси в столовой – эту комнату использовали только в редких случаях – и носить из кухни на тяжелый стол, доставшийся тете Труди в наследство от матери, обеденные приборы.

Незнакомцы не позволили себе прервать ученую дискуссию оценкой кулинарного искусства тети Труди, а дети в конце стола ели молча, тараща глаза. Потом мужчины пили кофе и курили трубки на ступеньках передней веранды, их голоса усыпляюще гудели на полуденной жаре, а потом пришла пора вернуться к служению Богу.

Для своей второй проповеди дядя Тромп избрал отрывок «Господь сделал для вас дорогу в пустыне прямой». Он зачитал его, украсив грозной риторикой, с силой, но на этот раз включил места из собственной книги, заверяя паству, что Господь именно ее избрал в качестве своего народа и отвел для него особое место. Верующим остается только взять эту землю – свое законное наследие. И Манфред не раз видел, как во время проповеди трое незнакомцев с мрачными лицами многозначительно переглядывались.

Утром в понедельник незнакомцы уехали с уходящим на юг поездом, и на много дней и недель в пасторском доме воцарилось хрупкое ощущение ожидания. Дядя Тромп, изменив своим привычкам, каждое утро дожидался почтальона у ворот и здоровался с ним. Он быстро просматривал пришедшую почту, и с каждым днем его разочарование становилось все очевиднее.

Прошло три недели, и он перестал поджидать почтальона. Поэтому когда наконец пришло письмо, он был с Манфредом в мастерской: старательно обучал его приему Фитцсиммонса[42], оттачивая мощный удар Манфреда левой.

Когда дядя Тромп зашел в дом умыться перед ужином, письмо лежало на столе. Манфред, который вошел вместе с ним, увидел, как побледнел дядя, заметив на конверте печать главы церкви. Схватив конверт, он ушел в кабинет, захлопнув дверь перед носом у Манфреда. Ключ в замке повернулся с тяжелым звоном. Тете Труди пришлось ждать с ужином почти двадцать минут, прежде чем дядя Тромп появился снова, а его молитва, полная похвал и благодарностей, оказалась вдвое дольше обычной. Сара закатила глаза и комично наморщилась, глядя на Манфреда, и тот предупредил ее, быстро нахмурившись. Наконец дядя Тромп прогремел «Аминь». Но все еще не брал ложку и через стол улыбнулся тете Труди.

– Моя дорогая жена, – сказал он. – Все эти годы ты безропотно терпела.

Тетя Труди отчаянно покраснела.

– Не при детях, минхеер, – прошептала она, но улыбка дяди Тромпа стала еще шире.

– Мне дали Стелленбос, – сказал он, и наступила мертвая тишина. Все недоверчиво смотрели на него. Все сразу поняли, о чем он говорит.

– Стелленбос, – повторил дядя Тромп, лаская это слово языком, прокатывая его в горле, словно первый глоток редкого и благородного вина.

В Стелленбосе, небольшом городе за тридцать миль от Кейптауна, все здания были в голландском стиле, с тростниковыми крышами и свежевыбеленные; ослепительно-белые как снег, широкие улицы обсажены дубами, которые губернатор ван дер Стел приказал высадить своим бюргерам еще в семнадцатом веке. Вокруг города великолепным лоскутным одеялом расстилались виноградники, а за ними на небесно-голубом фоне возвышались темные вершины гор.

Это небольшой город, красивый и живописный, был тем не менее оплотом африкандерства, воплощенным в университете, чьи факультеты разместились под зелеными дубами и защитным барьером гор. Здесь, в центре африкандерской мысли, был создан и по-прежнему создавался язык африкандеров. Здесь размышляли и спорили теологи. Сам Тромп Бирман учился под дремлющими дубами Стелленбоса. Все великие люди учились здесь: Луис Бота, Герцог, Ян Кристиан Сматс. Никто, кроме выпускников Стелленбоса, не возглавлял правительство Южно-Африканского Союза. И мало кто из не учившихся в Стелленбосе становился членом кабинета министров. Это был Оксфорд и Кембридж Южной Африки, и приход в нем отдали Тромпу Бирману – высочайшая честь. Теперь перед ним были открыты все двери. Ему предстояло очутиться в самом центре, получить власть и возможности добиться еще большей власти; он мог бы стать одним из тех, кто движет события, одним из новаторов. Теперь все оказывалось возможно: совет Синода, само руководство церковью – все стало досягаемым. Теперь у него не оставалось ограничений и границ. Все было возможно.

– Это книга, – выдохнула тетя Труди. – Я не думала. Я никогда не понимала…