Власть меча

– Да, книга, – усмехнулся дядя Тромп. – И тридцать лет тяжелой работы. Нам дают большой дом на Эйкебум-стрит и тысячу в год. У каждого из детей будет отдельная комната и место в университете, оплаченное церковью. Я буду проповедовать перед самыми влиятельными людьми страны и перед самой умной молодежью. Я войду в Совет университета. А у тебя, моя дорогая жена, за столом будут сидеть профессора и министры… – Он виновато замолк, потом сказал: – А теперь помолимся. Попросим Бога о скромности; попросим спасти нас от смертных грехов гордыни и алчности. Все на колени! – взревел он.

Суп остыл, прежде чем он позволил им встать.

* * *

Отъезд состоялся через два месяца, после того как дядя Тромп передал свои обязанности молодому священнику, только что окончившему богословский факультет в том университете, куда старик теперь перевозил семью.

Казалось, на сотню миль в округе не осталось никого, кто не пришел бы на станцию попрощаться с ними. До этой минуты Манфред не подозревал, как высоко ценила община дядю Тромпа, как его уважали. Мужчины все были в воскресных костюмах, и каждый пожимал священнику руку, неловко благодарил и желал удачи. Кое-кто из женщин плакал, и все принесли подарки: корзины с вареньем и консервированными фруктами и овощами, молочные пироги и куксистеры[43], мешки с сушеным мясом куду – билтонгом; еды хватило бы, чтобы в дороге на юг прокормить целую армию.

Четыре дня спустя на центральном вокзале Кейптауна семья села в другой поезд. У них почти не было времени пройтись по Эддерли-стрит и поглазеть на легендарный массив Столовой горы с плоской вершиной, который возвышался над городом: пришлось торопиться обратно и садиться в поезд для более короткого переезда – по равнинам Кейпа и через обширные виноградники к горам.

Все священники и половина паствы собрались на перроне станции Стелленбос, чтобы приветствовать их, и семья сразу поняла, что вся ее жизнь разительно переменилась.

Почти с первого дня Манфред погрузился в подготовку к вступительным экзаменам в университет. Два месяца он занимался с раннего утра до позднего вечера, потом за одну трудную неделю сдал экзамены и еще более трудную неделю ждал результатов. Он был первым по немецкому языку, третьим по математике и восьмым в общем списке. Годы учения в доме Бирманов принесли свои плоды, и его приняли на юридический факультет; семестр начинался в конце января.

Тетя Труди резко возражала против того, чтобы он оставил дом и поселился в одном из мужских общежитий. Она указывала, что теперь у него есть собственная отличная комната, что девочки будут без него скучать (подразумевалось, что и она сама) и что даже при царском жалованье дяди Тромпа плата за общежитие тяжело скажется на семейном бюджете.

Дядя Тромп встретился с архивариусом университета. Разговор был о финансах; дядя Тромп не стал обсуждать с семьей подробности, но после этого решительно принял сторону Манфреда.

– Жизнь в доме среди женщин со временем сведет парня с ума. Он должен жить в обществе других молодых мужчин и взять все возможное от университетской жизни.

И вот 25 января Манфред радостно явился во внушительное, выстроенное в голландском стиле общежитие для студентов-мужчин, которое называлось «Rust en Vrede». В переводе это значило «Отдых и покой», и в первые же несколько минут Манфред понял, как иронично звучит это название: его втянули в варварский ритуал посвящения первокурсников.

Имя у него отобрали, и ему было дано прозвище Пуп; такое же прозвище получили все девятнадцать первокурсников общежития; в вольном переводе это слово означало «испускание газов из кишечника». Манфреду воспретили пользоваться местоимениями «я» или «мне»; нужно было говорить «этот пуп» и просить позволения на любое действие не только у старших студентов, но и у всех неодушевленных предметов в общежитии. Приходилось то и дело повторять бессмысленные «Достопочтенная дверь, этот пуп хочет пройти» или «Достопочтенный унитаз, этот пуп хочет посидеть на тебе».

В стенах общежития ему и остальным первокурсникам не разрешалось ходить как обычно, они должны были все время ходить задом наперед, даже по лестницам. Им запрещалось разговаривать с друзьями и родственниками и – за этим следили особенно строго – с лицами противоположного пола; если кого-нибудь из первокурсников заставали за тем, что он поглядывал в сторону хорошенькой девушки, на шею провинившемуся вешали надпись, которую нельзя было снимать даже в ванной: «Берегись! Страшный сластолюбец!»

В их комнаты ежечасно – с шести вечера до шести утра – являлись старшекурсники. Все постели сбрасывали на пол и поливали водой, книги и имущество скидывали с полок, содержимое ящиков вываливали на мокрые одеяла. Старшекурсники занимались этим посменно, и дрожащим первокурсникам приходилось спать в коридоре возле своих комнат, предоставив хаосу внутри плесневеть и гнить. После чего старший студент, высокомерный четверокурсник по имени Рольф Стандер, проводил официальное обследование комнат.