Власть меча

Дэвиду очень хотелось, чтобы Шаса был его шафером. Однако потребовалось долго и настойчиво уговаривать рабби Джекобса совершить церемонию, потому что невеста, по его мнению, переходила в иудаизм только для того, чтобы выйти замуж, а не по искренним религиозным убеждениям. Поэтому Дэвид даже не пытался сделать своим шафером нееврея, и Шасе пришлось удовлетвориться тем, что он держал один из столбов хупы[71]. Однако Шаса произнес веселую и забавную речь на приеме, который устроил Блэйн в своем доме на Ньюлендс-авеню, и Дэвид был главным объектом его шуток.

Свадьба дала Шасе возможность объявить очередное перемирие с Тарой Малкомс. За два прошедших года в их отношениях погода так часто менялась от солнечной до бурной, что они сами не всегда были уверены, каковы эти отношения в данный момент.

Они умудрились занимать противоположные позиции почти во всем, хотя излюбленной областью их расхождений была политика; другой постоянной ареной главных боев стали страдания бедных и угнетенных на земле, где было много представителей обеих групп.

Тара обычно умела многое сказать о привилегированном белом правящем классе и о несправедливости системы, которая позволяла молодому человеку, чьи единственные отличия – красивая внешность и богатая снисходительная мать, иметь среди игрушек пятнадцать пони для игры в поло, английский спортивный «ягуар СС» с особым двигателем на три с половиной литра и самолет «Де Хэвиленд Тайгер Мот», тогда как у тысяч черных детей животы раздуты от недоедания, а ноги искривлены рахитом.

Их гениальность в нахождении противоположных точек зрения этими темами не ограничивалась. Тара терпеть не могла так называемых «спортсменов», которые уходили в вельд, вооружившись мощными ружьями, и убивали невинных зверей и птиц; она не одобряла очевидную радость, которую испытывали некоторые безмозглые молодые люди, глядя на медленное, но неумолимое приближение военной грозы: война обещала им только новые острые ощущения. Она презирала тех, кто удовлетворялся посредственным дипломом, когда, приложив немного сил, определенно могли получить дорогостоящее образование в области инженерии, в котором было отказано тысячам других, summa cum laude[72].

Со своей стороны, Шаса считал святотатством, что девушка с лицом и телом богини пытается скрывать эти достоинства, из-за чего ее принимают за дочь пролетария. Не одобрял он и того, что эта молодая женщина большую часть времени проводит либо в кабинете, либо в нищих пригородах, раздавая сопливым негритятам бесплатный суп; продукты для этого супа покупались на деньги, которые она добывала, собирая пожертвования на улицах города.

Особенно ему не нравились молодые студенты-медики и недавно окончившие курс врачи, все до одного большевики, с которыми Тара без конца якшалась в бесплатных больницах, бесплатно ухаживая в качестве неквалифицированной санитарки за грязными, заразными коричневыми и черными пациентами, страдавшими туберкулезом, сифилисом, младенческой дизентерией, чесоткой, вторичными последствиями хронического алкоголизма и другими неприятными производными бедности и невежества.

– Святому Франциску Ассизскому повезло, что ему не пришлось соревноваться с тобой: он выглядел бы гунном Аттилой.

Серьезная односторонность ее друзей с этими их «левацкими» бородами, неряшливо одетых, казалась ему скучной и нарочитой.

– У них нет ни стиля, ни класса, Тара. Как ты можешь показываться с ними на людях?

– Их стиль – это стиль будущего, а их класс – класс всего человечества.

– Послушай, сейчас ты даже говоришь, как они!

Однако эти различия казались слабыми и незначительными по сравнению с истинно монументальными расхождениями во мнениях относительно чистоты и девственности Тары.

– Ради Бога, Тара, королева Виктория умерла тридцать семь лет назад. На дворе двадцатый век.

– Спасибо за урок истории, Шаса Кортни, но если ты еще раз попытаешься запустить руку мне в панталоны, я сломаю ее в трех разных местах.

– То, что ты там прячешь, не такое уж особенное. Есть много других молодых женщин…

– «Женщин» в данном случае – эвфемизм, но опустим это. Предлагаю тебе в будущем все внимание уделять им и оставить меня в покое.

– Это твое единственное разумное предложение за весь вечер, – в досаде выпалил разозленный Шаса и под гром выхлопа и шум компрессоров, разнесшиеся по всему сосновому лесу и вспугнувшие все прочие парочки, расположившиеся в темноте вокруг псевдоантичного храма – памятника Сесилю Джону Родсу, рванул с места на своем спортивном «ягуаре».

Они на большой скорости спустились по извилистой горной дороге, и Шаса резко затормозил перед двустворчатой красного дерева дверью дома Малкомсов.

– Не беспокойся, дверцу я открою сама, – холодно сказала Тара и так хлопнула ею, что Шаса вздрогнул.