Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

Я не могу ни возразить им, ни согласиться. Большая часть того, что они мне советуют — это игра. Игра в помощь, игра в лечение, игра во внимание, игра в надежду. И они придут в бешенство, если узнают о моих планах. О моих планах проторить свой собственный путь на свободу из этой одиночки.

Все, что меня действительно занимает, мне вредно. Это как еда: что бы ты ни любил, тебе этого нельзя. И неважно, в каком количестве. Да хоть в микроскопическом — это ВРЕДНЫЕ продукты. От них бывают холестериновые бляшки, диабет, диатез, дисбактериоз, фиг знает какие еще «ди». Так что держи свои шаловливые ручки подальше от прилавка с вкусностями.

Как говорила моя мать, "еда должна быть невкусной, иначе фигуре капец". Она была большая мастерица хранить фигуру, моя мама. Это был джойстик ее жизни — охрана фигуры.

А у меня — другой джойстик. И когда мне начинает казаться, что жизнь моя утрачивает смысл, я не могу не ухватиться за него. Вот и сейчас я готова — да что там, прямо руки чешутся — стиснуть на нем пальцы. Мой джойстик Гера высокопарно называет "творческим мышлением".

Хотя на самом деле это скорее коктейль из лени, обжорства, сидения у окна и чтения всего подряд — пока в голове сама собой, из трепотни внутреннего голоса, из обрывков разноголосицы со двора, из завиральной символики снов не вылепится еще один штрих к картине верхнего мира, которую я собираю, словно паззл, уже многие годы. Тогда еще один осколочек станет на свое место, и душа моя воспарит.

— Я завтра зайду, — сухо говорит Гера, окидывая взглядом мое жилище. — Принесу тебе молока и… В общем, зайду.

— Ты ангел, — улыбаюсь я в ответ.

Гера знает: для меня главное сейчас, главнее всего на свете — удержаться на тонком-тонком краю доверия и интереса к окружающему миру. Это даже не край, не тропка — это канат над пропастью, скользкий и провисающий, по которому я иду без балансира и без страховки, а другой его конец прячется за серым туманом, поднимающимся из бездны.

В общем, у меня оч-чень много дел. Так много, что и не сосчитаешь. Хотя на первый взгляд я свободна, словно ветер. Наполовину загипсованный ветер.

Глава 4. Железная поступь будущего

Я — человек довольно трусливый. Признаюсь сразу и без колебаний: я непрерывно боюсь будущего. В психологии это называется "повышенной тревожностью". Ну, не оскорблять же врачам нас, трусов несчастных, называя вещи — и людей — своими именами? Мы же от этого не выздоровеем — скорее наоборот…

Что ж, я понимаю: когда оно — будущее — меня настигнет, придется стоять насмерть. Против таких же, как я сама, нервно-озлобленных людей, всегда готовых к подставам со стороны будущего. Мир — это бескрайняя рукопашная, в которой мы бьемся друг с другом даже не за свои интересы, а за интересы своих сюзеренов: начальства, родни, друзей. И неизвестно, кто принесет нам больше боли — противник или соратник. Мне наносили раны и те, и другие.

Вода в моем бокале обросла хрустальными пузырьками, выдавая, что она — не водка. Спиртное мне нельзя. По крайней мере, пока нейролептики из организма не выйдут. Поэтому я делаю вид, что у меня не то язва, не то долгосрочная завязка.

О моем состоянии немногие знают, ну и я не рвусь их просвещать. Иначе все мои душевные качества, и плохие, и хорошие, будут списаны на счет диагноза. Не хочу превращаться в ходячий диагноз.

Передо мной расселись, как на параде, два стана моих злейших врагов — издатели и коллеги.

Я часто думаю: вот интересно, в других профессиях тоже так: окулист считает своим соперником уролога, уролог — стоматолога, а стоматолог — патологоанатома? И все они, собравшись в ординаторской, объясняют друг другу ничтожность и бессмысленность усилий ДРУГОГО? Дикость, если глянуть со стороны. Но в свете постулата вечной конкуренции…

Рядом с бокалом стоит уродливая статуэтка желтого металла. Самоварное золото, голая грудастая Ника* (Греческая богиня успеха, победы — прим. авт.), по колено увязшая в деревянной подставке. Время от времени мне вручают что-то такое — в рамочках и на подставке. Но разве это делает тише железную поступь будущего?

Вот и сейчас — издатель подходит, наклоняется ко мне над блюдом с бутербродами, нещедро усыпанными подсохшей красной икрой и просительным голосом предлагает пройти поговорить.

Знаю я, чего он хочет. Халявы, как и всякий издатель. Это только кажется, что умильно-жуликоватое личико улыбается, а ручки складываются на груди в мирном жесте. На самом деле на лицо его падает железное забрало, а воздух над головой со свистом прорезает меч. Назревает резня. И резать будут мою книгу. Если ее уменьшить вдвое и издать брошюрой в мягкой обложке…

— Нет, — говорю я замирающим от ужаса голосом. — Мы с вами уже это обсуждали. Нет.

Туше. Издатель отходит, набираясь сил для новой схватки.

— Правильно, правильно, — бормочет какое-то пьяно-восторженное лицо, возникая из-за моего плеча. — Такую книгу — и резать…

Мне хочется ответить холодно и мрачно, с намеком на его, лица, бездарность и лизоблюдство, но я лишь неопределенно улыбаюсь.