Власть над водами пресными и солеными. Книга 2

И пускай время от времени в темном, тесном, отнюдь не благоуханном переулке поутру обнаруживалась карминная лужа, уже темно-бордовая по краям, несмываемая и страшная… А тела нет, как и не было. Видно, еще один упокоился на дне канала, под свинцово-зеленоватой водицей. Был ли он всем задолжавший игрок, нахальный болтун, бессовестный развратник — или и первое, и второе, и третье, все вместе? Или просто был он франт, увешанный драгоценностями, в узорном камзоле и в туфлях с серебряными пряжками — да и попался лихому человеку под вострую скьявону* (Узкий меч с витой гардой, бытовавший у долматских славян, а позже ставший популярным среди наемников в венецианской пехоте — прим. авт.)? Неизвестно. Упокой, господи, его душу под венецианскою волною…

А теперь город плывет под равнодушными небесами, тихий и обескураженный, словно бумажный кораблик, брошенный малышней в холодной серой луже на произвол ветров и водостоков. И нет у него надежды дотянуть до завтрашнего утра и снова обрести капризного, бестолкового, жестокого — да хоть какого-нибудь — хозяина. Мне стало так жалко Венецию, что я едва не расплакалась. И только мысль о том, как глупо выглядит моя сентиментальность, удержала меня от излияний. Или, если быть откровенной, от хлюпанья носом в плечо Дракону. От высокопарных рассуждений на исторические темы. От всего, что выглядит вполне уместным, когда ты словно паришь в воздухе, а мир вращается вокруг тебя, вслушиваясь в каждое твое слово, — и оказывается полной ахинеей наутро, когда земное притяжение возвращается, а вселенная отворачивается, занятая своими делами и безразличная к пьяным откровениям одинокой человеческой души.

Так мы и бродили в тот вечер, и на следующий вечер, и в другие наши венецианские вечера, упиваясь чувством бесконечного одиночества и покинутости города, оставленного хозяевами, веселыми мошенниками, добычливыми пиратами, вороватыми торговцами, лукавыми куртизанками и мечтательными авантюристами, нарушавшими законы божеские и человеческие — лишь бы не прозябать в нищете и безвестности.

А где-то далеко по рекам времени, будто по венецианским каналам, путешествовала моя заблудшая ипостась, Викинг. Ей приходилось заново учиться любить, чувствовать себя молодой, строить планы, верить в будущее, грезить и надеяться. И когда я решилась отвлечься от своих дел, чтобы помочь моей неприкаянной аватаре, зимние каникулы в Венеции уже подходили к концу.

* * *

Вечер настал, а я все ходила, стояла, сидела и валялась у воды. Озарения приходят мгновенно, да вот по пути тормозят страшно. Не знаю, что задержало именно это озарение, а только я по его милости вдосталь налюбовалась дивными видами из набора "Золотая осень у реки". Думаю, мне еще долго не захочется ни опадающих листочков, ни ярко-синих небес, ни холодка с реки, ни первых туманов, наползающих ввечеру. Туманов — особенно.

Как же, однако, романтичен туман! В паре с ним никакая вещь не выглядит серьезной или хотя бы настоящей. Туман все превращает в призраки.

Туманные призраки, призрачные туманы — месть огня, огонь мести — кровавый меч, меченая кровь… Напыщенная фигня!!! Вот они — месть, огонь, холод, мечи, кровь, своя и чужая — отпечатанные на моей коже и глубже, вписанные в мою жизнь рубцами, корявыми и болезненными, вот они — призраки зазеркалья, жрущие мою душу, каждый день, каждый час жрущие, без перерыва на то, чтобы вытереть липкие пальчики и почистить заостренные зубки… Ничего в них нет романтического и красивого.

"Твоя вечная бравада" — сказал броллахан. А как же без нее? Только она и отделяет меня от тихого поскуливающего воя, в который проваливается тело, когда мозгу уже нечем бравировать…

Он думает, мне нравится жить так, как я сейчас живу. Считает, что это для меня — реальная жизнь. А то, как я расслаблялась в гостях у Корди, — сон. Причем не самый приятный. Козел недовоплощенный.

Да моя реальность — там, в доме на пригорке! Остановленная, закуклившаяся реальность, где я, мой любовник и мама едят пирожки без всяких отравных воспоминаний и запивают кофе без всяких мистических примесей! Где мы сидим, болтаем, смеемся — и никаких ножен, примостившихся у входа, никаких зажатых рукой воплей, никаких потайных воспоминаний и понимающе шмыгающих носов. Потому что ничье колдовство не прервет наш завтрак и не разрушит нашу жизнь. Реальный мир без захватывающих приключений и магических подстав.

Я вернусь в него. Вот в эту самую минуту. Может, я и не сумею соскрести с души накипь… боевого опыта, но я приду в себя. И не позволю никаким туманам, кровавым или мистическим, запутать меня и снова пустить по водам.

Довольно я торчу на берегу, весь вечер пытаясь понять: каким он был, мой напарник, мой друг, мой охранник, принц Геркулес-Дубина? Чего он боялся, чего хотел? Вспоминаю — и не могу вспомнить. Я его не знаю совсем. Одно знаю: Дубину искалечили, отобрав у молодого гордеца все нормальные для его возраста и сословия мечты. А вместе с мечтами исчез и принц. Ушел в небытие. От него остались палач и раб. Тот, кто умело убивает, и тот, кто делает, что положено.