Власть нулей. Том 1

Хамство мужчин в адрес женщин на Руси выступало в роли повода для знакомства. Вернейший способ обратить на себя внимание, как в частушке: «Ты пошто мине ударил балалайкой по лицу? – Я таво тёбе ударил, что знакомиться хочу!». И всё-таки, откуда такая мизогиния, ненависть и неуважение к женщинам, раздражение от любых проявлений женской природы? Хотя, чего удивляться, если в нашем обществе вообще мизантропия царит. У нас в целом не уважают людей, а не только женщин. Детей бьют, молодёжь подавляют, стариков тоже особо не жалуют. У нас очень много враждебности в отношениях между своими, если приглядеться. Мы настолько к этому привыкли, что никто не удивляется, если муж рассказывает, как побил свою жену, потому что «под раздачу попала» и называет её самыми мерзкими словами. Женщины, кстати, своих «дураков» за глаза тоже называют «мой недоумок» или «этот козёл». В другой стране за подобные эпитеты могут арестовать за оскорбление личности или угрозу расправой. В лучшем случае, такие отношения сочтут признаком психического расстройства: кто вас заставлял вступать в брак с «этой курвой» или «ихним индюком»? Вроде, все люди нынче свободные, никто никого не принуждает жить в неволе с кем-то. Но в том и беда, что мы остаёмся нищими рабами. Нас потому и называют «Иванами, родства не помнящими», что мы не любим своих. Мы свои лучшие качества предпочитаем демонстрировать чужим. И то, ожидая восхищения. А свои – обойдутся. Как многие из нас дома на выходных выглядят, уже о многом говорит: небритые мужики в рваных трениках и заляпанных майках, бабы без причёски и в бесформенных халатах. Как только надо выйти из дома, они преображаются, причёсываются, одевают лучшее, что у них есть из одежды. Для сравнения, на Востоке люди выходят на улицу, накинув на себя дерюгу какую-нибудь. Там не только женщины, но и мужчины носят некое подобие паранджи, чтобы защитить себя от пыли и солнца, на котором яркая ткань выгорит. На улице не надо никому нравиться – там все чужие. Надо нравиться дома, своим, хорошо выглядеть для близких, а не посторонних.

А над нашими потугами оставаться более-менее чистыми после выхода на улицу смеялись многие земляки, равнодушные как к своему внешнему виду, так и чужому. Кто-то из старшего поколения с мудрой интонацией в голосе опять же вспоминал, что они никаких туфелек не носили, а всю жизнь проходили в одной фуфайке на двоих и каких-то гужбанских сапогах на троих. И это говорят люди с полувековыми стажами работы, которые отдали все силы стране, но у них нет возможности купить лишние чоботы!

– Вы разорите государство! – до сих пор заявляют они молодёжи, которая «имеет наглость» не хотеть всю жизнь проходить в одной фуфайке и гужбанских сапогах на десятерых. – Вы всю страну просрёте на свои польты и туфляки. Уже просрали! А вот мы…

И следует длинный рассказ о поедании земли и нечеловеческих условиях, где преступлением считается элементарное желание жить достойно и носить на ногах нормальную обувь, а не чёрт знает, что. И сложно сказать, чего здесь больше: то ли надежды на реставрацию этих «старых добрых порядков», то ли просто ностальгии по ушедшей молодости – времени жизни, когда всё возможно, когда кажется, что всё ещё успеешь.

Есть такая категория людей, которые очень похожи на маршала Даву в описании Льва Толстого: «Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза свою мрачную, упорную деятельность». Они словно бы нарочно ставят себя в мрачные условия жизни, чтобы иметь право быть мрачными. Их выражение лица всё время говорит: «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я живу в ветхом сарае, а за водой хожу на колодец за пять километров от дома, в то время как некоторые сволочи хотят пользоваться водопроводом». Они только хмурятся и злобно усмехаются, когда видят желание людей двигаться к лучшей жизни, потому что время для них остановилось.

«Мы при Сталине корке хлеба были рады!» – говорят они про свою юность. «Мы при Брежневе сахару были рады!» – расписывают они о зрелых годах. И хочется уточнить, что они понимают под радостью. Не верится, что они вообще способны радоваться. «При Горбачёве мы всему были рады, если на прилавке хоть заплесневелое масло появлялось!» – это они о начале пенсионных лет говорят. Но эпохой Горбачёва они особо не любят пугать и стыдить «зажравшуюся молодёжь», потому что и наше поколение застало все её «прелести». И украло, таким образом, часть их небывалой «радости» и корке хлеба, и куску сахара, и пяти рублям к окладу при повышении цен в пятьсот раз.