Власть предыстории

Мы уже встречались с подобной точкой зрения, и вторично критиковать ее не имеет смысла. Добавим единственный довод: новый, нарождающийся вид из всех типологических решений поля повеления выбирает обычно самые архаичные, начиная «снизу», с эмоционально напряженного сообщества. Переход к новому виду требует слома былой иерархии, уничтожения прежней стратегии поведения. А выработка новых КФД обязательно сопряжена с хаосом — пусть временным! Он сметает начисто былую иерархию. Ни семья, ни род, ни племя, народ или даже стало (пусть оно «первобытное» или какое-то еще) не могли быть исходным началом, первичной общностью АСГ: все эти объединения имеют разветвленную кастовую структуру, иерархию внутри объединения, где соблюдается доминирование одних над другими. Простейшая форма сообщества всего этого не содержит, она опирается исключительно на подражание, имитативность. В среде людей и, очевидно, их далеких предков такой формой объединения могла быть лишь толпа, единственный экологический рудимент, сохранившийся и по сию пору во всех ветвях человечества.

Впрочем, и это надо четко представлять себе, в эпоху предыстории существовала не толпа, а ее зародышевая, предковая форма. В толпе действуют люди, наделенные второй сигнальной системой; в прообразе толпы — назовем ее пратолпой — никто речью не обладал. Пратолпа была эмбрионом толпы, но это вовсе не означает соответствия предка потомку, хотя во многом они схожи.

Человечеству нельзя открещиваться от образа жизни своих пращуров, ибо, не зная подлинных его форм, мы, быть может, совершаем одну из фундаментальных ошибок в понимании самих себя. Но еще меньше прав отказываться от изучения толпы имеют специалисты, которые часто рассматривают ее даже не как организацию вообще, считают ее неорганизованным сборищем или скопищем[197]. Для отечественных АСгенетиков изучение толпы и признание ее предковой формой организации сообщества предлюдей немыслимо еще и потому, что Тард, Сигеле и другие психологи и социологи конца XIX века пытались поставить свою теорию на уровень социологической, объясняющей истерию. Тем самым она вступила в конкуренцию с марксизмом. До последнего времени имена теоретиков толпы упоминались в научной печати не иначе как с добавлением бранных эпитетов. Их объявляли реакционерами, пытающимися очернить стихийные действия масс. Не сумел противостоять общему напору и такой самостоятельный мыслитель, как Б. Ф. Поршнев, который считал, что общности, носящие характер «чисто психологических сцеплений», не оказали влияния на развитие и становление человека[198].

Вместе с тем Поршнев выдвигает против теории толпы серьезный аргумент. Крупные скопления, создавшиеся на основе имитативности, нередко погибают. Так, тонет в море саранча, собравшаяся в огромные полчища; умирают кашалоты, выбрасывающиеся на берег, и т. п. «Сила имитативности, если она не ограничена внутренними границами стада, вполне обособленного от других стад, а также некоторыми трансформациями, которые она испытывает внутри стада, влечет к биологической катастрофе целые популяции»[199].

Серьезен ли этот довод? А как же с табунами лошадей и оленей — почему они не гибнут целыми популяциями? Настолько уж трудно эволюции поставить «мембраны» или встроить иные приспособления, чтобы оградить вид от биологической катастрофы? И почему, если эволюция применила эти конструкции у оленей, она не могла повторить их у гоминид?

Таким образом, весь круг аргументов и возражений против толпы как этологического рудимента предыстории оказался исчерпанным. Однако посмотрим, как выглядит толпа у таких внимательных и заинтересованных наблюдателей, как психологи XIX века. Их наблюдения тем более важны, что они, кажется, чуть ли не единственные специалисты, которые дали себе труд запечатлеть и показать толпу объективно.

Пользуясь терминологией Г. Спенсера, С. Сигеле пишет: «Толпа представляет из себя человеческий агрегат, разнополый по преимуществу, так как она составлена из индивидов обоего пола, всех возрастов, классов, социальных состояний, всех степеней нравственности и культуры и по преимуществу же неорганический, так как образуется без предварительного соглашения, произвольно, неожиданно»[200]. Суть схвачена верно: хаотическое, разнородное сборище неожиданно превращается в эмоционально напряженное сообщество. Г. Тард пишет о «груде разрозненных, не знакомых между собой людей», подчеркивая что их достаточно для образования толпы. Кто бы ни оказался в сборище: люди разных возрастов и профессий, культур, классов, наций — все они начинают вести себя унитарно, одинаково, как члены единого агрегата. Привычные социальные роли: отец, мать, сын, рабочий, служащий, пассажир, прохожий, преступник или моралист — спутаны, скомканы, отброшены как бы за ненадобностью.