Власть Талисмана

Бруно провел в Англии два очень активных года, в течение которых он превратился «из странствующего мага в очень странного миссионера».[869] Он поселился в Лондоне в доме французского посла Мишеля де Кастельно, которому ранее был представлен королем Франции, Генрихом III.

Как только Бруно освоился в своем новом доме, он принялся за писательскую работу. Его первой публикацией была книга об искусстве совершенствования памяти, посвященная его любезному хозяину, французскому послу. Бруно надеялся, что, как и во Франции, особые познания в области этого «магического искусства» привлекут внимание ученых и, возможно, даже снискают ему расположение при дворе и позволят заняться преподавательской деятельностью в Оксфорде.

Однако вскоре ему пришлось испытать разочарование. В июне 1583 года, всего лишь через несколько месяцев после его прибытия в Англию, Бруно вступил в спор с группой оксфордских ученых на вечере, устроенном в честь польского принца Альберта. Бруно прочитал лекцию о бессмертии души и о своем личном видении теории Коперника, но был прерван и высмеян пожилым джентльменом из Оксфорда.

«Узнайте же, как грубо вела себя эта свинья и с каким терпением и человечностью ответил Ноланец [Бруно], показав себя истинным неаполитанцем, рожденным и воспитанным под более ласковым небом, — впоследствии писал Бруно. — Узнайте и о том, как они [оксфордские профессора] заставили его прервать свою публичную лекцию о бессмертии души и о планетной сфере».[870]

Бруно (который любил называть себя «Ноланцем» в честь своего родного города Нола) питал глубокое отвращение к узколобым и консервативным ученым, как те, с которыми он встретился в Оксфорде. Он называл их «грамматиками», «аристотелианцами» (Аристотель, в отличие от его учителя Платона, издавна был любимым философом католической церкви) и «педантами». Вместо того чтобы стремиться к божественной истине, жаловалея он, они склочничали и бесконечно обсуждали друг с другом тривиальные мелочи. Хуже того, многие из этих ученых «понимали, но не осмеливались высказать того, что они понимают… и не верили в то, что они видят».[871] По мнению Бруно, их следовало пожалеть за неспособность понять глубинную суть вещей и оценить важность интуиции, которую древние некогда подчиняли своей воле с помощью магии.

Главное обвинение Бруно против этих ученых заключалось в том, что их высокие посты и громкие звания лишь маскировали их внутреннюю пустоту. Они являли собой противоположность гностикам и герметическим философам, чей поиск знаний и истины не опирался исключительно на анализ и наблюдения природы. Бруно знал, что эти мудрецы далекого прошлого дополняли свои наблюдения интуицией, обузданной благодаря природной магии, — так же, как это делали высшие посвященные в Древнем Египте.

Это не означает, что Бруно презирал аналитику или математику. Дело обстояло как раз наоборот, что доказывает его поддержка идей Коперника. В сущности, Бруно был одним из первых ученых, открыто говоривших в Оксфорде о гелиоцентрической теории Коперника, но в отличие от другие ученых он настаивал, что эту теорию следует поместить «в контекст астральной магии и солнечного культа» и расширить до его собственного космологического видения бесконечной вселенной с бесчисленными населенными мирами.[872] Поскольку консервативные оксфордские ученые XVI века были не готовы к такому революционному мышлению, они повели себя оскорбительно по отношению к Бруно и вынудили его прервать лекцию о бессмертии души.

Сидней и Ди

В тот день на лекции присутствовал молодой и влиятельный английский политик Филипп Сидней, который по распоряжению королевы Елизаветы I сопровождал польского принца Аль берта. Королева придерживалась высокого мнения о Сиднее; не секрет, что его дядя, блестящий Роберт Дадли, граф Лестерский, некогда был фаворитом Елизаветы и, по некоторым сведениям, даже ее тайным любовником.

Филипп Сидней был глубоко образованным человеком, поэтом и, почти безусловно, имел представление о герметических текстах, которые к тому времени уже больше ста лет циркулировали в Европе. Ему, покровителю наук и искусств, приписывают честь открытия эпохи елизаветинской поэзии из-за его прославленного венка сонетов под названием Astrophel and Stella. Это произведение появилось в результате его страстной любви к Пенелопе Деверо, красивой молодой жене лорда Рича. Сидней также был хорошо знаком с прославленным придворным астрологом и «магом» доктором Джоном Ди, хотя степень близости их отношений остается неясной.