Власть в Древней Руси. X–XIII века

«Почто яко разбойника хощете мя убити? Аще крестъ цѣловалѣ есте ко мне?» — вопрошал Игорь. Своих убийц он назвал окаянными, которые не ведают, что творят, а вече — «лукавым и нечестивым собором». Для летописца Игорь «добрый поборник отечества своего», который «съвлѣкся ризы тлѣнного человѣка, и в нетлѣньную и многострастьную ризу оболокъся Христа».[497] Не исключено, что сюжет о принятии Игорем смерти нагим и понадобился летописцу именно для того, чтобы «одеть» его в нетленную ризу Христа. «Отъ него же и вѣнцася въсприемъ мучения нетлѣнный вѣнѣчь».[498]

Особый интерес для определения роли и места веча в политической жизни Руси имеет свидетельство Ипатьевской летописи 1148 г. о вече в Новгороде. Инициатором его созыва был великий киевский князь Изяслав Мстиславич, прибывший в Новгород к сыну Ярославу. В начале он устроил торжественный обед, на который через подвойских и биричей пригласил, как пишет летописец, новгородцев «отъ мала и до велика». Затем, на следующий день, велел собрать вече. «Наутрии же день пославъ Изяславъ на Ярославль дворъ; и повелѣ звонити вѣче».[499] Судя по тому, что на участие в нем собрались не только новгородцы, но и псковичи, созывал их не только вечевой колокол, но и специальные гонцы, возможно, те же самые подвойские и биричи.

Как и годом раньше в Киеве, Изяслав обратился к новгородскому вечу за поддержкой в походе на Юрия Долгорукого, который чем-то обидел новгородцев. «И рече имъ: „Се, братье, сынъ мой и вы прислалися есте ко мнѣ, оже вы обидить стрый мой Гюрги, на нь есмь пришелъ сѣмо, оставя Рускую землю, васъ дѣля и вашихъ дѣля обидъ“».[500] Вечники выразили полную готовность идти на Долгорукого, заявив при этом Изяславу: «Ты нашь князь, ты нашь Володимиръ, ты нашь Мьстиславъ, ради с тобою идемъ своихъ деля обидъ».[501]

Из содержания данного свидетельства отчетливо видно, что военный поход, в котором должно было принять участие большое число воев, требовал согласия вечевого собрания. Его решения оказались обязательными не только для новгородцев и псковичей, но, оказывается, и для карелов, представители которых в вече не присутствовали.

Еще одно вече, содержательно близкое киевским 1068, 1146 и 1147 гг. состоялось в Новгороде в 1161 г. Недовольные тем, что князь Святослав Ростиславич посадил в Новом Торжке своего брата Давыда, новгородцы потребовали лишить последнего стола. Святослав выполнил волю новгородцев, но они, как пишет летописец, не удовлетворились этим. Собрав новое вече «на Святослава», они преступили «хрестьное цѣлование к Ростиславу (великому князю киевскому — П.Т.) и къ сынови его Святославу».[502] Князь находился на городище, когда к нему прискакал гонец и объявил о волнениях в городе и о намерениях людей пленить его. Что в действительности и случилось. Восставшие новгородцы «емше князя запроша в истопкѣ, а княгиню послаша в монастырь, а дружину его исковаша, а товаръ его разъграбиша и дружины его».[503]

Ю. Гранберг отнес эти собрания новгородцев к категории веч-мятежей, утверждая, что для составителя Ипатьевской летописи одним из значений слова «вече» был мятеж или события с ним связанные.[504]

Вряд ли это корректно. Веча действительно нередко заканчивались мятежами, но, определенно, не были тождественны им. Сначала сходка, обращение к вечникам и объявление им какого-то решения, а затем уже взрыв народного негодования. Такая последовательность имеет место даже тогда, когда веча как бы заранее запрограммированы на злонамеренные действия. Как, к примеру, полоцкое 1159 г. «Том же лѣтѣ светъ золъ свещаша на князя своего полочане на Ростислава на Глѣбовича, и тако приступиша хрестное цѣлование».[505] На этом совете был обсужден план: пригласить князя на братчину и там его пленить. Он не удался, поскольку из города отправился навстречу князю его детский и предупредил об опасности. «Не ѣзди, княже, вѣче ти въ городѣ, а дружину ти избивають, а тебе хотять яти».[506]