Властелин бумажек и промокашек

А неврученные открытки еще остались. В очереди к столику три человека. Жорик что-то смешно пищит, а Радциг подает открытку. Николая он уже заметил и шепчет на ухо Жорику, тот жалобно смотрит на брата — доколе?

— Горжусь тобой, — показывает Николай на пальцах и спешит к столу.

— А неплохо все прошло, — обращается Историк к Химику, — и аутентичненько так. Худояров очень помог. Вообще, даже скульптор коняшек на мосту Клодт, помогал открытки царской семье для рождественской лотореи расписывать в свое время.

— Немного не по себе, — признался Химик, — с этой фляжкой и миллионами, чувствую себя в каком-то триллере.

— Жизнь в России сплошное кино, — отзывается Историк, — а в этом веке оно еще и короткометражное. Второй вариант отъема денег у Хоменко понравился бы тебе еще меньше.

— Какой вариант? — не понимает Химик.

— Тот самый из поговорки, — отвечает Историк, — стукни по голове молотом, не отзовется ль золотом.

* * *

Часов у Николая в комнате нет. Приходится полагаться на внутреннее чувство. Фляжка, очищенная от анисовой водки, наполнена чаем с лаймом. Это Николай, заранее, попросил стакан чая и орехи принести Радцига, и теперь перелитый чай плескается в фляжке, а в кармане шелушится, теряя верхний слой, арахис.

Николай стоит у окна. Все готово для самого важного пока шага в этой жизни.

— Чувствую себя агентом ноль ноль семь, — замечает Историк.

— Не соглашусь, — возражает Химик — скорее, тогда агент ноль запятая три, учитывая емкость фляжки.

Николай мягко улыбается. Предстоящая ночь изменит все.

Ранец, в нем: фляжка, гвоздодёр, спички. Набор начинающего взломщика. Этой стране нужен новый герой. Он уже пришел, вот храбрец, стоит у порога. Фигура его невзрачна, мала, но разве имеет размеры добродетель? Герой нашинкует справедливость дольками и отмерит каждому.

«Алексей Александрович, Государь приказал передать свои сожаления, что не может приказать расстрелять вас за ближайшим сараем. Ваше дело рассмотрит Главный военный суд».

«Александр Агеевич, учитывая ваше физическое состояние и преклонный возраст суд постановляет освободить вас от каторжных работ по сооружению Беломор-канала. Вы будете валять валенки в тюремном пошивочном цехе до истечения срока вашего наказания».

«Дмитрий Иванович, позвольте сразу вам сказать: граф Дмитрий Толстой мудак, а вы гений. Мне очень жаль, что я не могу позволить отправить его подопытным экземпляром для студентов Императорской военно-медицинской академии. Но у вас в настоящем будет свой университет, а у него заведование школой деревеньки Маково, за пределы которой ему запрещено выезжать.»

Герой выйдет на бой, без тени сомнений, через тысячи «не могу», под улюлюканье и вой, с открытым забралом. Он наполнит смыслом бесцветную жизнь и сорвет покровы с тёмного царства. Бунтарь и вождь, простец и уникум — он выжжет конюшни вместе с навозом и стойлом, а «афинские вечера» превратит в русский пилоксинг по утрам.

— А потом придет домой и сделает математику, — прервал этот поток мечтаний Химик.

— Ээх, — признался Историк, — заносит. Жила-цвела святая Русь и две копейки стоил гусь. А на деле все гораздо хуже.

Николай подошел к двери, приложил ухо к замочной скважине. Тишина — основа многих финансовых состояний. Он тихонько притворил дверь и огляделся. Ряд ламп, освещающих с наступлением темноты дворец был притушен. На весь коридор оставили две, заливавшие тусклым светом лепнину стен и ковровую дорожку неподалеку от себя. Времени — часов двенадцать ночи. Пора.

Николай закрыл дверь и прошел коридор. Постоял, прислушиваясь. Взглянул сверху в темнеющий проем, спустился до второго этажа и направился в зимний сад. Только бы не задеть скульптуры, подставки, чаши, вазы — все это золочено-мраморно-зеленое великолепие. Позже в сад перенесут клетки с канарейками и попугайчиками из гостиной Марии Фёдоровны. Быстрый взгляд в окно: падающий снег, караулка — довольно большая, застекленная будка из дерева с печью для обогрева, — полупуста. Две фигуры солдат и одна — унтера, судя по сабле на портупее, на лавке, отогреваются, переговариваясь и набивая папиросы.

А пока можно растянуться на ковре у зеркала в проеме между двумя окнами, за поддоном из зарослей лавра, мирта, латания и циклантуса.

— Имеешь орех — имеешь успех, — провозгласил Историк и зажевал первый арахис.

— Я так понимаю Хоменко в патруле сейчас? — спросил Химик.

— Или уже назюзкался настоечки и спит дома, — сказал Историк, — придется связывать ирода в таком случае крепко-накрепко и обыскивать дом под его храп.

— Если он принял много, — встревожился Химик, — у него начнется дыхательная недостаточность, аритмия и много чего вплоть до комы и смерти.

— Об этом мы узнаем, когда патруль вернется, — равнодушно сказал Историк.

Потекли минуты. Николай изредка вставал и бросал взгляд в окно, но картина оставалась прежней. От скуки он то принимался отжиматься, то считать листочки на мирте.