Властелин дождя

— Знаешь, в колодце живет голубь. С утренней зорьки до вечера на шелковых качелях качается. Гнездо у него из чистого золота, а сам он — голубиный король. За стол сядет— клюет изюм да сладкие пряники. А зоб и радужное оперенье колодезной водой омывает. Живет он всегда в колодцах, вырытых Скарлетом Кахулом и Лылэ-цыганом. Ты видишь его там, — внизу?

— Я вижу его хохолок.

— Ну и дурак! Это корона из драгоценных камней. Не понимаешь ничего, так лучше молчи.

— Корона?! — удивился ребенок.

— Точно тебе говорю!

— А какие яички он кладет? — полюбопытствовал мальчик.

— Яички? — изумился в свою очередь Лылэ-цыган. — Как пасхальные. Крашеные. Я украду одно и отдам тебе, а ты сделай две лодочки из скорлупы и катайся себе в дождь по канавам.

Гей-гей, колодцы мои!.. Возле них любовь завязывается, потому что отыскали мы с Лылэ сердце земли. Маетными ночами бродят парни, у которых и усы толком не пробились, сердце земли ищут, и молодки ищут, чтоб любовь к себе приворожить. Стерегут его заколдованные кроты. Сто лет стерегут, никого к сердцу земли не подпускают. Шаг человечий зачуют — знак подают, и спящие в земной глуби заколдованные кроты пробуждаются и со злобным оскалом кубарем по степи катятся. Кто завидит их, разум теряет, ни жив ни мертв, про все забывает. А кроты сторожевые опять засыпают, валунами каменными обррачиваются. Я сам их видал. Так и повелось у нас из века в век. Сердце земли стареет, усыхает, а потом и вовсе умирает. Есть, говорят, одно молодое, на краю земли. Кто его отведает — мягкого, белого, горького, как зеленые грецкие орехи, — перед тем на всех тропках любовь зацветет. Мы с Лылэ-цыганом нашли как-то раз сердце земли на дне колодца, людей счастьем оделить надумали. Размельчили то сердце, в ладонях искрошили и в колодезную воду бросили. Кто проедет по нашей степи, зачерпнет воды из колодца — до самой смерти петь и любить будет.

А вот мне на долю выпало не от любви, а от тоски петь. Любовь — плодоносящий дождь, но не все сады озеленяет. Сперва и меня она утехами одарила, но скоро минула, а ведь я нашел, отведал сердце земли.

Недаром в песне поется:

Набегает
половодье,
набегает
и уходит…

Так и с моей любовью приключилось. Нагрянула она поздно, промелькнула быстро. Поздно, говорю, за сорок мне было. Осень стояла, как сейчас. Подрядились мы с Лылэ колодец рыть в двадцати километрах от Колковану… Я спал в шалаше рядом с виноградником. Как-то вечером забрался я туда винограду нарвать. Лылэ-цыгана со мной не было — он растянулся возле шалаша прямо на траве, надвинул шляпу на глаза и заснул как убитый. Сорвал я и для него четыре грозди, сунул за пазуху и вышел на тропку. Вижу — с кукурузного поля метнулась ко мне Яна. Верхом на коне. Прямая, застыла в деревянном седле с веревочными стременами. Губы у нее полиловели, а ресницы дрожат от ярости. На виске, над родинкой величиной с горошину, бьется жилка. Запутавшаяся в платке травинка шевелится, ласкает обожженную солнцем шею. Мне приглянулись сразу ее большие, обведенные темным глаза, и я невольно шагнул вперед, чтобы поближе разглядеть их.

— Стой! — крикнула она. Лошадь рванулась на ее голос и стала бить копытами землю — рыжая тощая кобыла с узким крупом.

— Пугливая она у тебя, — сказал я, — хлещешь ее, видать, между ушей. Потому и боится.

Яна не вымолвила ни слова, откинулась назад, взмахнула плетью и стегнула меня, будто огнем полоснула. Припрятанный за пазухой виноград очернил рубаху.

— Мало украл, — обронила она. — Но я и за это могла бы избить тебя до полусмерти. Кнутом или топорищем. Да не буду я тебя бить, Скарлет Кахул. Люди говорят — отыскал ты сердце земли, а кто его отведал, боли не боится. Нет, бить не стану, а возьму с собой. Тропинку видишь? Ступай по ней вперед.

Привела меня Яна домой. Жила она в низком бревенчатом домишке, притулившемся в ложбине, среди зарослей шиповника и кустов георгинов. Во дворе была коновязь, клетка, где подремывал заяц, и два старых мелких колодца с обвалившимися краями.

— Ты их вырыл, — сказала Яна.

Вода, наполнявшая колодцы доверху, отливала голубизной. Вокруг были разбросаны для просушки примятые копешки полыни. И в горнице горько пахло полынью. Когда я переступил порог, Яна несильно стегнула меня надломленной полынной веткой по лицу. Я засмеялся.

— И ты меня ударь, — велела она. — Э, да ты постарел, видать, Скарлет Кахул, забыл, что парни цветками полыни метят любимых. Хлестнешь меня полынью — стану твоей любимой.

Я торопливо схватил висевший над притолокой пук полыни — по весне у нас полынные листики в бочки с вином подбавляют — и стегнул ее по плечу. Сухие листочки осыпались, окутав ее пылью.

Дурак! — крикнула Яна. — Девок зеленой полынью стегают.

Она кинула мне в лицо зеленый стебель, что вертела в руках, выскочила, захлопнула дверь и замкнула меня. Я бы мог навалиться плечом, да и высадить дверь, но я подошел к окну.