Властелин дождя

— Не подчинимся! — крикнул Раду. — Не подчинимся! — повторил он в исступлении, и мысли снова сложились в песнь в честь Майи: я люблю тебя, Майя! Хермезиу дает тебе деньги, старики покупают молодость, но ты должна принадлежать мне…

Возле берега рулевой вновь развернул катер, в его пенящуюся дорожку затянуло волейбольный мяч с пляжа.

— Эй, парень! — крикнул Стериан, подавшись вперед, — Я плачу за все твои зажигалки.

— Не надо.

— Ты доставил мне большое удовольствие!

— Очень хотелось сделать что-нибудь этакое…

— Дарю тебе свой пневматический пистолет.

— Не надо мне. Хватит об этом!

— «Беретта-9», длинный, а, парень?

— Вот черт! — обозлился рулевой. — Весь кайф испортил. — Он выключил сирену и сбавил скорость.

— Катер 21–23…— неслось с дебаркадера.

— Ладно, заткнись! — отмахнулся рулевой. — Мастера вы тут панику разводить.

Упав на скамейку, Раду Стериан смотрел на его залитую потом крепкую розовую шею. Что я ему сделал, что он так разозлился?

Рулевой маневрировал короткими точными движениями, катер обогнул стоявший у главного дебаркадера пассажир ский пароход с красными боками, весь покрытый ржавчиной и водорослями, и остановился возле каменной лестницы, ведущей в таможню. Рулевой спрыгнул вниз со странной неохотой. Ногой наклонил катер, и Раду Стериан смог выбраться. Волна в мазутных и масляных пятнах запачкала ему туфли.

К ним подошел тот самый портовый служащий, что кричал в рупор. Лысый, с брюшком, он весь кипел от возмущения.

— Что вы себе позволяете, хотел бы я знать?

— Вы хотите мои ключи зажигания? — спокойно осведомился рулевой. — Прошу.

Тот тряхнул связкой ключей, как колокольчиком. Глаза у него были маленькие и раскосые, как у монгола.

— Знаешь, что тебе теперь будет?

— Тридцать три несчастья, — кисло усмехнулся рулевой.

— Пойдешь немедленно в управление и оставишь там свое удостоверение.

— Только после вас, — поклонился рулевой.

Бедовый парень, подумал Раду, проводив его взглядом. Но почему все-таки не захотел взять мою воздушку?

Он отряхнул туфли, постучав подошвами о ступеньки, и направился к станции проката прогулочных лодок, чтобы подождать там Майю и Джордже Мирослава. Он не был в городе уже два дня в связи с одним расследованием и теперь чувствовал усталость и желание выпить. Неплохо было бы пропустить стаканчик с тем пиратом, вспомнил он рулевого.

Майя и Джордже Мирослав, или, как называли его в дружеском кругу, Консул — за поразительное сходство с одним из тех, кого в Древнем Риме выбирали на год отправлять правосудие, — прибыли в порт в тесной лодке с еще пятью пассажирами на борту. У невысокого худощавого Джордже были черные, затененные длинными ресницами глаза. Они придавали его смуглому лицу свежесть и жизнерадостность, которые так нравятся женщинам. Выбравшись на берег, он сразу же набросился на Раду Стериана: что же это такое, пронесся на катере прямо перед их носом и исчез, а они зря потеряли три четверти часа.

Но Раду Стериан уже приготовил оправдания. Он все сваливал теперь на рулевого.

— Этому сопляку взбрело в голову повыпендриваться посреди Дуная. Я еще у Невестина поворота хотел остановиться, забрать вас, но тут в него бес вселился, устроил спектакль.

— Врет он, — обернулся Джордже к Майе. — Каждое его слово — ложь, чтоб ты знала, с кем имеешь дело.

— Джордже! — произнесла Майя с укором.

— Много он на себя берет! — сказал Раду мрачно. Его голос дрогнул. Джордже понял, что переборщил, унизив его перед Майей.

— Не злись, от этого, говорят, веснушки появляются. Я тоже погорячился. Пойдем в «Золотой голубь», выпьем стаканчик за мировую.

— Вот так-то лучше, — просияла Майя и пропела высоким нежным голоском: — «Поехали к Максиму…»

Затем весело подхватила обоих под руки и скомандовала, как старшина, которого однажды видела на учебном плацу:

— Вперед шагом арш!

И они двинулись втроем, чеканя шаг на пыльном асфальте. Какой-то шофер в майке и коротких штанах, усердно драивший наждаком лопнувшую автомобильную камеру, улыбаясь, проводил их взглядом. Если бы не авария, он сам с удовольствием присоединился бы к компании, беспрекословно позволив муштровать себя этой красивой девушке, стройной, с удлиненными линиями тела, с вьющимися волосами, отливающими синевой, носом с легкой горбинкой и темно-голубыми глазами того странного оттенка, какой приобретает снег в сумерках.

Возле бара «Золотой голубь», расположенного у въезда на центральную городскую площадь, откуда был виден Дунай, белеющий, как будто все карпы поднялись из глубины брюхом кверху навстречу угасающему дню, Джордже Майю и Раду шумно приветствовал Йова-неудачник, чистильщик обуви. Он старательно полировал куском плюша башмаки какого-то матроса. Иова особенно отличал Джордже Мирослава, бухгалтера соляных складов, которого тем не менее считал поэтом, так как часто видел в компании с репортером местной газеты, и теперь обратился к нему первому.