Властелин мира

— Вы это почувствовали? Да, я француженка, внебрачная дочь французского генерала. Когда он познакомился с моей матерью, он, как мне рассказывали, уже был женат на Достойной женщине. Моя мать, насколько я знаю, была дочерью немецкого офицера, который во время войны поступил на французскую службу. Сама я матери никогда не видела. Очевидно, она была бедна и нужда толкнула ее на эту связь, которая никак не могла закончиться браком. Этой связи я и обязана своим появлением на свет. Мать, вероятно, умерла вскоре после моего рождения. Может быть, мой отец в самом деле любил ее, а может быть — меня; как бы там ни было, он велел дать мне хорошее воспитание, как если бы я была его законной дочерью. Я выросла в монастыре под Парижем, среди дочерей знатнейших семейств Франции. Там я жила до семнадцати лет. За неделю до моего отъезда из монастыря мне показалось, что настоятельница посматривает на меня с жалостью. Впрочем, я не придала этому значения. Лишь прощаясь со мной, она произнесла слова, которые прозвучали довольно странно: «Да благословит вас Бог, мадемуазель! Ваш жизненный путь будет нелегким». Однако и на этот раз я не обратила на ее напутствие особого внимания. Но сразу же по прибытии в Париж узнала, что дела мои неожиданно изменились в худшую сторону. Более того, они стали просто ужасными. Еще две недели назад отец писал мне, что я должна остановиться в гостинице, он встретит меня сам или кому-нибудь поручит встретить, а затем позаботится обо мне. Я поселилась именно в той гостинице, которая была мне указана. Ее хозяйка поглядела на мое платье с удивлением. «Мадемуазель, — сказала она, — вам весело, вы смеетесь? На вас светлое платье?» «А почему бы и нет, сударыня?» — спросила я озадаченно. Она с недоумением уставилась на меня. Потом, видимо, решила, что такое создание, как я, не может любить своего отца, как любит законная дочь, и поэтому сказала мне всю правду: «Ваш отец неделю назад покончил с собой. Палата пэров признала его бесчестным, так как, говорят, он некогда предал пашу Янины»[3]. На мгновение я словно окаменела, потом лишилась чувств. Но что с вами, милорд?

И в самом деле, лорд стал бледнее обычного. Он невольно поднял глаза к небу. «Ты справедлив, Господи!» — говорил этот взгляд.

— Я знал вашего отца, — сказал он, — это был генерал де Морсер. Но продолжайте, прошу вас!

— Теперь нетрудно угадать историю моих страданий, — всхлипнула француженка. — Я была уничтожена, сражена. Я осталась одна в целом свете, без всякой поддержки. Я отдала хозяйке гостиницы все деньги и драгоценности, какие имела, и получила разрешение три месяца жить у нее. Затем попыталась разыскать своего брата, сына генерала де Морсера; я надеялась, он проникнется состраданием ко мне, придет на помощь. Но когда я навела более подробные справки, я горько разочаровалась. Жена и сын генерала приняли героическое решение не брать ничего из доставшегося им наследства. Они все продали и деньги раздали бедным. Потом госпожа де Морсер с сыном Альбером перебрались в Марсель, а с ними исчезла и моя последняя надежда.

Впрочем, нет, что я говорю, — не последняя! Уже в это время я познакомилась с человеком, с которым и вы встречались, милорд, человеком, который едва не застрелил вас, — я говорю о Вольфраме. Он жил со мной в одной гостинице, мы встретились за столом. Как он мне сказал, он немец и приехал в Париж изучать новейшие достижения и изобретения в области техники. Большого пристрастия к занятиям я за ним не замечала. Про таких говорят: легкомысленный субъект, но вы видели, в нем есть что-то привлекательное, несмотря на его резкость. Это «что-то» вскоре целиком покорило меня — ведь я никогда не встречала прежде молодых людей. Спустя месяц Вольфрам признался мне в любви, я ответила, что тоже неравнодушна к нему.

Между тем минуло три месяца. Как-то в порыве откровенности я поделилась с Вольфрамом своими опасениями о будущем. Он внимательно выслушал меня, потом спросил, умею ли я молчать. Я сказала, что умею. Тогда он признался, что не может вернуться в Германию, но не может и оставаться далее в Париже: повсюду он наделал долгов. У него нет денег даже на то, чтобы расплатиться с нашей хозяйкой. Ему, добавил он, не остается другого выхода, как уехать в Америку, и он будет счастлив, если я соглашусь отправиться с ним.

Я немного испугалась, но быстро овладела собой. Любовь побуждала меня видеть все в розовом свете. Он упрашивал меня, умолял, говорил, что в ближайшие дни вынужден будет бежать, и мысль о том, что я больше никогда его не увижу, показалась мне невыносимой. Я поклялась уехать вместе с ним в Америку. Ведь весь мир был мне враждебен. Париж был для меня ничем не лучше Америки. Только об одном я просила Вольфрама: пока в Америке нас не соединят узы брака, он должен обращаться со мной как с сестрой. Он согласился.