Властелин ночи

– Прошу вас, миссис Ричмонд! Не пугайте его.

– Что?

– Вы испугали маленького Джереми.

– Испугала…

Кэролайн посмотрела на свою трость, затем оглянулась на приоткрытую дверь в спальню, где плакал Джереми.

Звуки затихли.

– Хорошо, не будем шуметь и пугать его, – согласилась Кэролайн, опуская трость.

По лестнице с верхнего этажа спустились двое слуг со свечами в руках.

– Все в порядке, миссис Ричмонд? – спросил один из них.

– Принесите больше блюдец со светящейся смесью, – распорядилась она.

– Да, госпожа. Сию минуту.

Кэролайн обернулась к Мэрибет:

– Пожалуйста, возвращайтесь в комнату Джереми.

Она направилась к лестнице.

– Вы хромаете, миссис Ричмонд. С вами точно все в порядке?

– Устала. Я просто устала.

Кэролайн снова засунула трость за пояс платья. Держа лампу в одной руке, она ухватилась другой за перила и тяжело заковыляла вниз по ступенькам.

На нижнем этаже Кэролайн вошла в библиотеку, поставила лампу на стол и остановилась возле шкафа, на полках которого стояли книги одного и того же автора. Она открыла дверцу, сняла с полки том, и он сам собой открылся на той странице, что Кэролайн перечитывала бесчисленное множество раз и теперь захотела прочитать снова.

Она опустилась на стул, вздохнула и мысленно вернулась к тому моменту, когда семнадцатилетний Томас впервые появился в доме на Греческой улице.

Она снова слышала голос молодого Любителя Опиума: «…в огромном и пустом доме. Называя его пустым, я имею в виду, что там не было никакой мебели. Однако я неожиданно нашел в нем еще одного обитателя – бедную, всеми брошенную девочку лет десяти. Я выяснил, что она уже давно живет здесь в совершенном одиночестве, и бедняжка несказанно обрадовалась, узнав, что отныне я буду делить с нею страшные ночные часы. Из-за полного отсутствия мебели пустынные лестницы наполнялись гулким эхом крысиной возни. И бедное дитя, терпевшее телесные муки недоедания и холода, вообразило, будто бы дом населен привидениями, отчего страдало еще сильнее. Мы спали на полу, а покрывалом служило нам нечто вроде конской попоны. Несчастная девочка прижималась ко мне, спасаясь от холода и призрачных врагов своих. Я обнимал бедняжку…»

Затем книга, как будто по собственному желанию, открылась на другой много раз перечитанной странице.

Голос юного Томаса снова зазвучал в голове Кэролайн, но теперь он рассказывал о том вечере, когда молодой человек покинул дом на Греческой улице, направляясь к другу своей семьи, который мог бы вытащить его из нищеты.

Он пообещал вернуться через пять дней.

«В сопровождении Энн я отправился в сторону Пикадилли, намереваясь добраться оттуда до Итона на почтовой карете, идущей в Бристоль. Путь наш лежал через ту часть города, коей более не существует, но, кажется, там проходила некогда Своллоу-стрит. Имея времени в достатке, мы присели на углу, не желая прощаться среди суеты и блеска Пикадилли. Я заранее посвятил Энн в задуманное дело и вот вновь уверял, что, ежели повезет мне, разделит она мое счастье и, покуда хватит сил и средств, я не оставлю ее. Я любил Энн. Я вдруг обрел благостный покой и надежду. Энн же, напротив, была так грустна, что, когда, прощаясь, я поцеловал ее, она обвила мою шею руками и зарыдала, не в силах промолвить ни слова».

Кэролайн подошла к письменному столу, взяла из ящика листок бумаги, обмакнула медное перо в чернильницу и принялась торопливо писать.

Шкряб-шкряб.

Она остановилась и окинула взглядом комнату.

Шум не повторился, и она вернулась к письму.

Шкряб-шкряб.

Кэролайн снова остановилась и прислушалась к тишине дома.

«Это перо скрипит по бумаге», – решила она.