Властелин огня

— Мне ничего не надо, — сказал Ковач. — Ничего, кроме того, чтобы вы навсегда убрались отсюда. И оставили в покое комбинат, навсегда. А еще — людей, которых я защищаю.

— Да кто же ты такой? — заорал Варравин.

— Ты не поймешь, — сказал Ковач.

Он одним движением пальца разорвал веревки, которыми я был связан, и взял меня на руки.

Начальник охраны, решив, что вот он, удобный момент, прыгнул на Ковача, целясь рукояткой пистолета ему в затылок, чтобы оглушить. Ковач развернулся, встретил его локтем и плечом — и начальник охраны, обливаясь кровью, отлетел назад.

Варравин наклонился над своим начальником охраны.

— Он мертв… — проговорил Варравин.

— Да, — сказал Ковач. — Я не хотел его убивать. Я и тебя не хочу убивать. Но если ты еще хоть раз попадешься у меня на пути, я тебя убью.

И он пошел к выходу.

У меня в глазах все расплывалось и темнело.

— Тебе ворон сказал?.. — спросил я, еле ворочая языком.

— Ворон, — ответил Ковач.

И больше я ничего не помню. Я окончательно потерял со знание.

Глава восьмая ПРОЩАЛЬНЫЙ ДАР

Я не помню ни того, как Ковач доставил меня домой, ни того, как меня выхаживали. Знаю, что у него был долгий разговор с отцом и дядей Колей Мезецким, и после этого разговора отец велел домашним не поднимать бучу вокруг моих приключений и вообще поменьше рассказывать о том, что со мной случилось. Версия для всех такая: я подрался с мальчишками с другого берега на дальнем катке, а Ковач, проходивший мимо, нас разнял и доставил меня домой.

По-моему, никто из моей семьи, кроме отца, так и не узнал, что я побывал в заложниках у Варравина. Во всяком случае, отец велел мне держать язык за зубами даже с мамой, бабушкой и дедушкой. Он сказал, так будет лучше для всех.

Выходит, вся правда была известна только мне, Ковачу, отцу и Мезецкому.

— А что с Варравиным? — спросил я.

Отец, сидевший у моей кровати, ухмыльнулся.

— Варравин спешно уехал из города. В газетах пишут, он очень расстроен тем, что начальник его охраны насмерть раз бился на лыжном трамплине, и лично повез тело в Москву, где состоятся похороны.

— Ну да, — сказал я. — Ему самому не с руки поднимать шум. А к нам он больше не сунется.

— Это уж точно, — сказал отец.

— Послушай… — сказал я.

— Да?

— А Ковача дядя Коля вызвал? Его Челобитьев научил, да? Или Ковач сам по себе пришел? А ты не верил, что у дяди Коли что-то получится? Или как это было?

— Так ли, иначе, — сказал отец, — а Ковач с нами.

— Но ведь ты знаешь правду.

— Всей правды не знает никто.

Я вздохнул.

— Надеюсь, он останется с нами подольше. Я знаю, ему когда-нибудь надо будет уйти в печь, чтобы появиться на новом месте, а к нам вернуться лет через пятьдесят. Но хоть бы этого подольше не случилось!

— Мы все этого хотим, — сказал отец. — Но он сам решает, как ему быть.

— А ты в этом как-то участвовал? — спросил я. — Помогал дяде Коле?

— Брось! — сказал отец. — Я до самого конца не верил, что такое возможно, хотя и слышал старые предания. Но разве в такие предания можно поверить? Потом уже — помогал…

— Выходит, и ты, и дядя Коля — сталевары высшего класса, иначе бы Ковач к вам не пришел?

Отец рассмеялся.

— Как будто ты и без Ковача не знал, что мы с Николаем сталевары высшего класса!

В общем, отец подтвердил все то, о чем раньше избегал разговаривать.

Меня на несколько дней освободили от школы, чтобы я не красовался разбитой рожей, да и слабость после «укола правды» была страшенная.

Машка меня навестила — я и удивился, и обрадовался. Она объяснила, что узнала от моего деда, которому эти дни приходилось выгуливать Лохмача по вечерам, что со мной стряс лось, И решила ко мне зайти.

— Здорово тебя разукрасили! — сказала она. — И охота тебе было схлестываться со всякой шпаной.

— Это не шпана была, — сказал я. — Это… В общем, слушай. И я рассказал ей все, от и до, в том числе и то, что раньше от нее утаивал, и не просто утаивал, а, если прямо говорить, водил ее за нос. Рассказал и о том, как меня тоже похитили, и чем это кончилось, и откуда мои боевые раны. Она ахала и время от времени спрашивала:

— А ты не присочиняешь?

Я показал ей глобус-копилку, привел и другие доказательства, а под конец сказал:

— И твой отец знает, кто такой Ковач. Если ты как-нибудь хитро начнешь его расспрашивать, он обязательно проговорится.

Машка задумчиво кивнула:

— Теперь я догадываюсь, о чем отец так долго говорил с Ковачем, когда тот меня привез.

— Вот погоди, — сказал я. — Когда у меня лицо заживет и не будет сплошным синяком, мы вместе пойдем к Ковачу, и ты сможешь задать ему какие угодно вопросы.

— Куда же мы к нему пойдем, если его дом сгорел, и он теперь из мартеновского цеха не вылезает? — спросила Машка.

— Я вытащу его на прогулку, — заверил я.

— Знаешь, — сказала Машка, — по-моему, тебе надо все это записать.

— Как я могу? — ответил я. — Это же тайна!

— Согласна, тайна, — сказала она. — Но это — из тех тайн, которые люди обязательно должны знать.

— Ты думаешь?.

— Уверена.

— Ну не знаю. Надо поразмыслить.

— Не надо размышлять. Бери тетрадку, ручку и пиши, пока ты лежишь в постели и тебе нечего делать!

— Но я не могу выдавать…