Властелин огня

- Но ведь даже если бы ты объяснил, я бы в жизни не сумел такого повторить! Просто взять нож в руки - и ...

- Да, тебе нужно будет затратить на это больше труда и времени. Но это и хорошо.

- Выходит, ты жалеешь, что у тебя все получается слишком легко и просто?

Этот вопрос его несколько смутил. Он задумался, и довольно долго мы шли молча. Потом он сказал:

- Давным-давно ... Да, давным-давно я запомнил одну пес­ ню. Не про сталь, а про зиму, и вообще ...

И он запел, негромко и старательно:

А зимой твоя лошадь увязла в снегу,

Оступилась, упала

И тяжелым хребтом придавила тебя,

Тебе ногу сломала.

Ты продрогла, промерзла, пока я тебя

Нес по рыхлому снегу.

Только к ночи, с тобой на руках, я дошел

До тепла и ночлега.

И под черным распятьем на белой стене

Ты всю зиму лежала.

Я зашел попрощаться, и слабой рукой

Ты на грудь подняла одеяло.

А в Америке, в чудной, далекой стране

Воют дымные трубы.

Ночь в Манхеттен придет, и я вижу во сне

Твои бледные губы.

- Видишь? - сказал он. - Это песня о том, чего я не могу понять, как ты не можешь понять, почему у меня так ловко все получается со сталью. Я выучил эту песню и пою ее, и я знаю, что в этой песне есть, как говорят, «тоска». Я стараюсь проникнуть в нее, в эту самую «тоску», но все равно ее не чувствую и не могу разглядеть, в каких словах она прячется.

- Неужели тебе иногда хочется испытать тоску? – удивился я. - Это неприятное чувство.

- Может быть, - ответил он. - Но я-то этого не знаю.

А я задал глупый вопрос:

- Это песня про то, что было на самом деле? В смысле, с тобой?

- Нет, - ответил Ковач. - Это просто песня, я же сказал.

- А откуда она взялась?

- Это венгерская народная песня, очень старая. А ее конец, наверно, досочинили те венгры, которые уехали в Америку.

- Почему же я ее понимаю? Ведь она не на русском, а на венгерском сочинена, так?

- Не знаю, - ответил Ковач. - У меня почему-то получается петь ее так, что она становится понятной на всех языках.

- А ты сам был в Америке? - спросил я.

-Был , -ответил он.

- Ух ты! И как там?

- Я не знаю.

- Как же ты можешь не знать?

Да, от Ковача голова иногда начинала идти кругом.

- Я там был очень давно, - объяснил он. - Я не знаю, как там сейчас. Может быть, совсем непохоже на то, что я видел когда-то.

- А-а-а, понятно. Так бы и сказал!

- Я так и говорю. - Он ответил мне без обиды, без раздра­жения, без усталости от моих вопросов. Можно сказать, обозначил факт - и все.

Мы вышли на реку. Вдоль берега сверкали разноцветные фонарики, вокруг большой проруби, очищенной от наросшего за сутки тонкого льда, горели прожекторы, из палаток доносилась музыка, а чуть подальше, на отгороженном, чтобы никто не улетел с разбегу в прорубь, катке кружилось множество конькобежцев. Среди них я разглядел Ваську и пожалел, что не взял коньки.

У проруби прохаживался местный батюшка, здоровенный и бородатый. Он всего года три как к нам приехал, во вновь открытую церковь на восточном берегу.

- Эй! - взывал он. - Кто еще хочет окунуться в самую свя­тую воду в году? Кто еще хочет смыть грехи всего года?

Из проруби выбрался очередной «морж», и в воду сразу полезли мужик и баба, оба довольно объемные. Окунувшись, они вылезли и сразу убежали в палатку, прихватив свою одеж­ду, и еще трое или четверо человек стали раздеваться у края проруби.

- Вот! - показал я. - Знаешь, очень хочется окунуться, но при этом жутко страшно!

- Такое бывает, - сказал Ковач, ступая на лед.

Я последовал за ним, и мы подошли к проруби.

- Значит, надо окунаться? - спросил Ковач.

- Нет, - я немного растерялся, - не обязательно. Просто это здорово! Наверное, здорово, если решиться.

Ковач кивнул и, подойдя к краю проруби, стал раздеваться. Он разделся до плавок, и его тело на морозе смотрелось абсолютно литым. Не сказать, что у него бугрились мускулы - таких мускулов, как у культуристов, у него не было. Скорее он был похож на дельфина или космическую ракету - на нечто обтекаемое и при этом неудержимое в своей мощи.

Раздевшись, Ковач спокойно подошел к лесенке и без коле­баний стал спускаться к воде.

- Вот герой! - провозгласил священник. - Посмотрите на этого героя!

Ковач повернул голову, кивнул ему и, оттолкнувшись от лесенки, погрузился в воду.

И сразу же исчез с головой! Кто-то ахнул, а кто-то и вскрикнул от испуга. Священник застыл с крестом в поднятой руке, и мне показалось, что сквозь морозный румянец на его лице проступила бледность.

Но буквально через несколько секунд Ковач вынырнул. Он уцепился за перила лесенки и вылез из воды.

Батюшка протянул ему крест, и Ковач этот крест поцеловал, чуть помедлив. Впечатление было такое, будто он засом­невался или припоминал, что нужно делать.