Властелин рек

На той башне, подле которой стояли воеводы, работал Михайло. Разогнув спину, он убрал с лица мокрую прядь и отдышался. Здесь, на вершине стены, обдуваемой злым ветрам, был виден весь город, и Михайло, не выпуская из рук топора, невольно залюбовался раскинувшимся перед ним видом. Дома грудились тесно друг к другу, белые кровли колоколен и храмов возвышались всюду. Шум ремесленных домов, гомон посада и торга, сейчас, с прибытием сотен беженцев ставшего еще более обширным, слышался даже здесь, на высоте. Город окружал дополнительный пояс каменных стен, меньший, чем тот, крайний, на котором работал сейчас Михайло. На возвышении хорошо виднелся отсюда каменный бастион древнего кремля, увенчанный куполами Софийского собора. Да, не сравнится Псков с теми крепостями, в которых Михайло успел побывать, но он все еще помнил непобедимое войско Ба-тория, помнил пылающие города и подумал — неужто здесь выстоим? А ежели победим? Но сейчас в это верилось слабо. Схватив топор поудобнее, Михайло, превозмогая растекшуюся по телу свинцовую усталость, вновь принялся за работу.

А Иван Петрович, тронув коня, двинулся дальше. Тут князь, опомнившись, тряхнул головой — понял, что на какое-то время, погрузившись в свои мысли, перестал слушать доклады соратника. На то были причины — сегодня утром доставлено было ему послание из дома, в коем сообщалось, что жена его прежде времени выкинула дитя. Снова вынужден он переживать гибель своего дитяти. Снова! За что сие наказание? Неужто Господу не угодно, дабы князь Шуйский продолжил свой славный род?

— Как мыслишь, Иван Петрович, выстоим? — вопросил вдруг Скопин-Шуйский, ведущий своего коня бок о бок с конем старшего родича и с обожанием глядя на князя.

— Не ведаю, — сумрачно ответил Иван Петрович. — Одно знаю — ежели Баторий Псков возьмет, почитай, война проиграна. Он уже так осильнеет, что его уже ничем не cокрушить будет. Потому и вгрызаемся в эту землю, как можем…

Он вновь обернулся, глянул на деревянные башни, поглядел вокруг и довольно кивнул, лишний раз подивившись размаху ведущихся работ.

— Даже вот ради них… — Он указал на трудящихся мужиков и посильно помогающих им ребятишек и баб. — Ради них стоять и биться будем. А там, ежели даст Бог…

И позже, вечером, в избе своей, когда сменил испачканное брызгами грязи платье на домашний легкий кафтан, он стоял на коленях перед иконами и молвил: