Благодарение Ланки, в королевском кабинете никого не было. Про себя молясь Таннут, чтобы не прогневалась, вор поставил Чашу туда, где ее прятал Дирвен. К этому времени от иероглифов следа не осталось: в чаше-раковине была только прозрачная морская вода, ничего, кроме воды.
– Идем к Сухрелдону, – сказала песчаная ведьма. – Надо его освободить, тем способом, каким это возможно… Он ведь сам попросил. И он
Подвал словно вымер: вся охрана ушла смотреть на торжество и сейчас, должно быть, принимала участие в общей суматохе. Безумного поэта было слышно издали:
В этот раз его камеру освещала подвешенная на крюк лампа, хотя он был там один. Тусклый желтоватый полумрак – ровно столько, сколько нужно, чтобы узник мог видеть прислоненное к противоположной стенке зеркало, мутное, как грязная лужа, и в нем свое отражение. Одежду у него забрали, и он сидел, скорчившись в три погибели. Голый, жалкий, истерзанный, лиловый от кровоподтеков.
Глянув в окуляр, Кем уступил место Хеледике, а поэт продолжал бормотать:
Ведьма отстранилась от окуляра и начала двигаться в одном ритме с речитативом Сухрелдона – стоя на месте и не отрывая ступней от пола, в этом изломанном танце участвовали только ее колени, руки и плечи.
– Тогда в чертог Кадаха мчись – тебя здесь ничего не держит! – опередив его, закончила Хеледика.
Взметнула руки в последнем движении и уронила, как будто враз лишившись сил.
Из-за стены донесся короткий хрип и звяканье цепей, потом наступила тишина.
Кем приник к окуляру: изувеченный маг лежал на полу, не подавая признаков жизни.
– Добрых посмертных путей, – тихо произнесла песчаная ведьма. – Он уже не здесь. Идем.
Они выбрались из дворца потайным ходом, который вел к дровяным сараям на задворках министерских зданий, и смешались с толпой, собравшейся на раздачу королевского угощения. В толпе еще не знали, что свадьба сорвалась, и кричали: «Хвала их величествам!»
Кемурт и Хеледика, спрятавшая волосы под низко повязанным платком, тоже разжились пирожками – с ливером и с яблочным повидлом. Пирожки были тощенькие, плоские, как лепешки, зато их напекли много, хватало на всех. Без амулетов Кем не рискнул бы полезть за ними в давку, даже с амулетами не рискнул бы, но у него живот подводило от голода.
– Сухрелдон, добрых ему посмертных путей, был влюблен в тебя, – пробормотал он сбивчиво, когда вышли на запущенную безлюдную улицу с особняками, от которых веяло позапрошлым веком, и разросшимися акациями за коваными оградами.
– В меня многие влюблены, – отозвалась песчаная ведьма. – Это из-за воздействия нашего племени на людей.
«И я тоже», – хотел сказать Кемурт, но вместо этого усмехнулся:
– Ты его отправила в чертог Кадаха. Он достоин уважения за то, что не стал служить этой шайке, и, наверное, попадет туда. Но он же всех там замучает своими виршами!
– А может, ему хотя бы Кадах объяснит, что если ты любишь стихи, но не обладаешь талантом, лучше их не писать, а читать. И заниматься чем-нибудь таким, что у тебя получается хорошо.
– Точно. Тогда он в следующей жизни будет не плохим поэтом, а ценителем поэзии…
Кемурт шагал рядом с Хеледикой по благоухающей акациями темной улице, и ему хотелось говорить о чем угодно, только не о том, что через пару дней надо будет вернуться во дворец и выполнить номер, по сравнению с которым кража Чаши Таннут – детские игрушки.
6. Золото для Шныря