Властелин Сонхи

Бартогский торговец штучным товаром папаша Ванжеф – так он отрекомендовался – брюзжал, призывая в свидетели богов и таможенников, что других таких криворуких раздолбаев, как его работники, свет не видывал. У него не хватало трех пальцев, правый глаз был стеклянный, зато левый смотрел из-под кустистой черновато-седой брови с бывалым прищуром. На месте другой брови багровел след от старого ожога.

Увечье не мешало ему колесить по дорогам, он и ларвезийскую границу пересек с грузом музыкальных шкатулок, шарманок, настольных и настенных часов, театральных биноклей и заводных игрушек: в Бартоге рынок забит таким товаром, а в Ларвезе, небось, со свистом уйдет! Судя по внушительным размерам фургона, загроможденного сундуками и ящиками, пусти его в Ларвезу – и здесь тоже рынок будет забит, но таможенникам хоть бы что. Они разжились шкатулками, часами и биноклями, вытрясли из папаши Ванжефа пошлину за въезд и «подмазку» – выполнили свою работу в полном объеме, дальнейшее их не касалось.

– Шевелитесь, бездельники! – торговец в сердцах погрозил хлыстом своим помощникам и пояснил пограничному офицеру, говорившему по-бартогски:

– Эх, напрасно я, сударь, с этой шантрапой связался. Напросились в услужение, чтоб задарма вернуться домой, а мне с них никакой пользы, только пиво хлестать да кулаками махать горазды. Из студентов, приезжали к нам учиться инженерному делу, но неспособные оказались, выгнали их отовсюду.

Работники, двое молодых парней, накануне с кем-то подрались, и результаты этого события были налицо – вот и все, что можно сказать об их наружности. Опухшие рожи с фингалами и прочими следами побоев: знатно их отволтузили. Надо думать, поделом.

– Наймите других, – равнодушно посоветовал таможенник.

– Э, нет, эти негодяи уже задаток прокутили, пускай отработают!

Негодяи угрюмо зыркали на хозяина, но помалкивали.

Фургон покатил дальше, пыля по дороге. За ним увязались, точно слепни за быком, три-четыре кучки оборванцев – то ли из местных, то ли пришли из-за кордона, кто их разберет. Разбойники и мародеры, преследующие добычу. Или, если угодно, агенты прикрытия, сопровождающие диверсионную группу в составе мастера-подрывника и двух магов.

Крепость Треген была невелика по размерам, зато стояла на крутом холме. Построенная из серого кирпича, с круглым донжоном и зубчатыми стенами, по-овдейски добротная, она была последним пунктом назначения на проложенном через лесистые косогоры Северном тракте. Дальше ехать некуда: впереди хребет с ледниками, облачными лежбищами и пещерами, в которых гнездятся сны да птицы.

Вокруг располагались палатки, костры, люди, собаки, лошади, походные кухни, точь-в-точь как на батальном полотне «День перед штурмом» или «Твердыня в осаде». Хотя осаждали Треген только службисты, явившиеся с донесениями к высокому начальству.

Притулившаяся у подножия холма конечная почтовая станция с постоялым двором была битком набита абенгартской знатью – хуже, чем городская ночлежка зимней ночью. И обстановка под стать ночлежке: из открытых окон второго этажа неслась ругань – это не хозяева распекали нерадивых слуг, а цвет овдейского общества делил гостиничные тазики и тюфяки. Хенгеда прошла мимо с отстраненным выражением на лице. Она бы до такого не опустилась.

Ее определили на жительство в четырехместную палатку вместе с другой девицей-агентом, магичкой преклонных лет и супругой министерского чиновника, все они вели себя, как воспитанные дамы в стесненных обстоятельствах, а здесь… Ни дисциплины, ни благородной сдержанности. Еще и на дуэль друг друга вызовут, потому что каждая сторона почитает себя оскорбленной, а началось все с тазиков.

На дороге, которая вела к воротам Трегена, ей попалась навстречу баронесса Тарликенц – в темно-красном с черным галуном дорожном костюме и черных перчатках, с черной гривой дерзко разметавшихся волос и алыми, как у сытой вурваны, губами. Хенгеда разок видела ее в Аленде, уже после переворота – значит, ей тоже удалось оттуда выбраться. Можно не гадать, зачем эта мерзавка наведывалась в Треген: выпрашивать амулеты. И ведь ушла не с пустыми руками, наверняка ей выдали, что получше – не за личные заслуги, а за родственные связи.

Мало того, что баронесса, хоть и амулетчица, не состояла на государственной службе, а жила в свое удовольствие, так она еще и вовсю распутничала, давая пищу для сплетен. Этого Хенгеда Кренглиц не понимала. Даже так: НЕ ПОНИМАЛА. Хотя ей ли осуждать Лимгеду Тарликенц – после Хеледики?..

Но ведь это было совсем другое, яростно возразила себе Хенгеда: одно дело – поддаться чарам песчаной ведьмы, и совсем не то – совратить несовершеннолетнюю воспитанницу. Второе гнусно и недопустимо. И все об этом знают, но закрывают глаза: надо делать вид, что ничего не происходит, влиятельные овдейские семьи не выдают своих отпрысков на растерзание правосудию.