Властелин Сонхи

– Я всегда это знал! – гордо выпалил Шнырь. – И я неповторимей, чем другие гнупи, правда же? То-то и господин приблизил к своей милости меня, а не Вабро Жмура, и не Словоплёта, и не Чуна Клешню, и не Морковника!

Но ведьма задумалась о своем и ничего не ответила.

Вот уже третий день они ловили кровожадные пугала на живца – на амулетчика Зомара и магичку Нелодию. Те перебивались поденными заработками, нанимаясь в уборщики за кусок хлеба, и прятались где придется. Этот Зомар был мастак прятаться, не то бы их давно изловили. Амуши точили на него зуб, потому что в прежние времена его не раз посылали в южные края истреблять ихнюю братию.

Сейчас эта парочка ютилась в разгромленной бане на улице Деревянных Пуговиц. Про бани Шаклемонг говорил, что они-де уводят человека на ложный путь от соблюдения своей нравственной чистоты, а тамошние голые статуи растлевают отроческие умы, поэтому баню погромщики разнесли вдребезги – демоны Хиалы обзавидуются.

Внутри натуральное болото: сырость, плесень, вонь, мокрицы. На полу в закисшей мутной жиже блестят осколки зеркал, размокшие мочалки валяются, словно дохлые зверьки, над опрокинутой мебелью и раскиданным хламом вьется мошкара. Уже и жаба завелась – прискакала с Незабвенных прудов из соседнего квартала. Последний из городских нищих в такой дыре не поселится, а Зомар с Нелодией решили, что им для схрона в самый раз.

Первый амуши подобрался к их убежищу позавчера: орясина в голубом атласном камзоле поверх латанного-перелатанного линялого балахона в застарелых пятнах крови. Его травяные космы свисали на лицо, занавешивая глаза – видна только улыбка до ушей, словно зубастый полумесяц, и в каждой руке он держал по бронзовому серпу. Эх, ну что ему стоило прийти с золотыми серпами! Ведьма мигом превратила гостя в пучок степной травы, а Шнырь в который раз обреченно вздохнул: ничего для откупа.

Нынче пожаловала вторая. Промеж собой амуши интриговали и соперничали, и приключений искали чаще всего поодиночке. Бывало, что они развлекались вдвоем-втроем, но тогда и добычу приходилось делить. Когда Шнырь навестил в катакомбах шайку Вабро, Словоплёт похвастался, что однажды его сцапали на улице два пришлых злыдня, хотели съесть, да поспорили, кому печенка достанется, и как у них дошло до ругачки, он перегрыз веревку и чесанул во всю прыть. Черноголовый народец не способен обманывать, но травить байки ему не заказано, так что повествователь мог и присочинить – это же Словоплёт! А может, и вправду было. Всякий гнупи знает, что задавать рассказчику баек разоблачительные вопросы – верх невоспитанности, после такого никто с тобой знаться не захочет, потому что нет преступления хуже, чем порушить игру.

Если тухурва или снаяна – это всегда «она», а гнупи или чворк – «он», то среди амуши есть и те, и другие. У них и дети появляются так же, как у людей. Они даже могут вступать в сношения с человеком, и тогда рождается полукровка, люди таких убивают, а амуши воспитывают, как своих, потому что выродок принадлежит к их племени: волшебная кровь сильнее человеческой.

По опустелой замусоренной улице в зеленовато-лиловых сумерках вышагивала амуши-дама. Колыхалось длинное кисейное платье, под ним просвечивало долговязое тело, костлявое, точно обтянутый кожей скелет. Травяную копну волос скрывала широкополая шляпа. Амуши двигалась с вихлявой грацией и ужимками, как будто передразнивала всех на свете дам, совершающих на ночь глядя романтический променад. Когда она подошла ближе к притаившимся за разрушенной оградой охотникам, Шнырь разглядел, что кисея расшита стеклярусом, олосохарским жемчугом и сморщенными черными ягодами, а по шляпе снуют текучими узорами зеленоватые букашки и белесые мотыльки, которые живут в шевелюрах у амуши.

Хеледика рывком выпрямилась. Гнупи тоже высунулся из укрытия, приготовившись смотреть, как эта дама упадет на булыжную мостовую травяным пучком с засохшими корешками, и следом осядет, точно оборванная штора, невесомое пустое платье, а сверху его прихлопнет шляпой. Это должно было произойти в считанные мгновения… Но не произошло.

Увидев песчаную ведьму, амуши взвизгнула:

– Так я и знала! Они не верили, что это ты, а я так и знала!

Одновременно она скакнула в сторону, яростно вихляя каждым суставом – гибкая, словно вместо костей у нее змеи. Казалось, что она пустилась напоследок в безумную пляску, и Хеледика тоже сорвалась с места, как уличная танцовщица перед зрителями. Шнырь вначале уставился на них, разинув рот, но быстро понял: отплясывая друг перед дружкой, обе колдуют, кто кого переколдует-перепляшет – та и победит.

С головы у амуши слетела шляпа, окруженная роем мотыльков, и устремилась, как снаряд, в лицо песчаной ведьме, но та успела отклониться. Шляпа не плюхнулась в пыль, как можно было ожидать, а развернулась планирующей птицей и атаковала ведьму с тыла. Та крутанулась в пируэте, но все-таки получила удар в плечо и едва не упала. Дама-пугало оскалилась, ее травяные волосы растопырились дыбом, желтоватое безгубое лицо вовсю гримасничало, точно отражение в волнующейся воде.