Властелин Урании

Отец, по своему обыкновению, обошелся с Тюге презрительно (он сетовал, что обоим его отпрыскам мужеска пола совершенно чужда склонность к науке). Он дал старшему сыну понять, насколько тот выбрал неудачную минуту, чтобы отделаться от собак. Если король Шотландии вернется на остров, ему будет лестно услышать лай своих псов, несущих службу на почетном месте, пусть они хоть весь дом переполошат. К тому же, коль скоро флигель слуг предназначен для челяди шотландского короля, дворцовой прислуге придется пока что перебраться на ферму Фюрбома. Таким образом, лакеи, желающие, чтобы псов отвели туда, могут не сомневаться, что сами окажутся там же. И еще целый день будут слушать гавканье на дворе у арендатора. «Все это (прибавил он, устремив на меня злобный взгляд) произойдет в случае, ежели и впрямь король Шотландии вскоре подплывет к причалу».

Назавтра два корабля с красными парусами бросили якорь в спокойных водах прибрежья, и на крутой берег внезапно вывалилась целая толпа: лошади, челядь, множество всякого люда окружало открытый экипаж, отнюдь не принадлежавший Сеньору. Его украшал герб в переплетении цветов апельсина: то была карета герцога Брауншвейгского, каковой собственной персоной восседал в ней вместе с супругой, дочерью и молодым королем Шотландии.

Юного монарха я пока толком не рассмотрел, успел лишь заметить, что плечи у него узковаты. С ним был другой шотландец, тоже совсем еще мальчик, полнощекий блондин с пушком на подбородке, желтокожий и упитанный, словно курочка, звали его граф Боуден. Сам же герцог Брауншвейгский был в точности таков, как я его описал: широкая грудь, обтянутая серебристым камзолом, кричаще блистала, подбородок, удлиненный седой бородой, выдавался вперед, словно у датских королей; он напоминал тех морских птиц, что раздувают перья на шее, а голова при этом уходит в плечи, я такое наблюдаю всякий раз, когда моя сорока готовится вздремнуть. Сходство подчеркивали его черные брови, насупленные над клювом. Выглядел он лет на пятьдесят.

Телосложение герцога было столь мощным, а нрав — таким чванливым, что Тихо Браге встревожился. Впервые к нему заявился гость с ухватками настолько грубыми, способный во все соваться и (командовать под его кровом. Оказывая ему любезный прием, хозяин косился на меня так разъяренно, словно бы я, напророчив этот визит, должен был еще и оградить его от сопряженных с ним событий. Но такими способностями я не располагал.

Я охотно шепнул бы ему, что герцога Брауншвейгского опасаться не стоит, в нем не чувствовалось ни капли коварства, а вот шотландский король был им прямо-таки переполнен. Увы, меня задвинули подальше, мне было до них не добраться. Сеньор глаз не сводил с юного монарха, а тот без возражений следовал за ним, обмениваясь со своим другом Боуденом ироническими взглядами, которых хозяин не замечал. Волосы короля, очень тонкие и, подобно его прищуренным маленьким глазкам, светло-рыжие, над ушами завивались в колечки. Его одежда, выдержанная в желто-бело-зеленых тонах, походила на оперение селезня. По примеру же этой птицы он вертел задом в пышных кюлотах, покрытых пестрыми крапинками на сером переливчатом фоне.

Чересчур уверенный в себе, Сеньор расписывал свои научные приборы, воображая, что молодые люди внимают ему с восхищением. Он показал им все чудеса своего поместья. Когда дело дошло до часового механизма Яхинова, мне не удалось подобраться поближе и сыграть свою обычную роль, такая многочисленная свита там толпилась: слуги, возницы, переводчики. Не хватало лишь дам.

Господин Тихо подряд четыре раза попал впросак, пытаясь угадать, какое положение займет рычажок на крышке шкатулки, между тем как герцог Брауншвейгский неизменно давал безошибочный ответ, причем всякий раз по-немецки орал во всю глотку что-то вроде: «Ха-ха-ха, знатная игра! Экий я молодец!»

От этого господин Браге в конце концов стал раздражаться. Сердито прекратил эти опыты. Шотландцы у него за спиной безмолвно обменивались жестокими сообщническими усмешками. Хозяин меж тем повел их на галерею, где висели рядом портреты Гиппарха и Птолемея. Молодой король и его спутник загляделись на раскрашенный деревянный горельеф, изображавший Коперника (его некогда вывез из Польши Ольсен, а Сеньор поместил среди прочих, хотя коперникова теория устройства мира ему претила). Но главное, они углядели на той же стене портрет сурового мужчины, несколько лет протомившегося в португальской тюрьме, в прошлом воспитателя юного монарха, который посодействовал немилости, постигшей его мать, казненную в Шотландии, и кое-что сделал, дабы ускорить ее гибель.

Бьюкенэн, так его звали. При виде этого субъекта молодые люди разразились таким демоническим хохотом, словно знали о нем тайны, дающие им возможность одним-единственным словом разрушить его репутацию. На своем до крайности уродливом наречии они подзуживали друг друга, отчего веселились все больше.