Властелин Урании

Студенты, видя, что их наставник хочет удалиться, преградили ему дорогу, настоятельно требуя, чтобы он выслушал их доводы в защиту Аристотеля, но он, вместо того чтобы продолжить свои рассуждения и подкрепить их новыми аргументами, обвинил слушателей в скудоумии и стал жаловаться, что обречен вечно блуждать средь бездн невежества, преследуемый псами зависти.

— Что до меня, меня не остановят никакие препятствия, — заявил он, — ни кристалл, ни стекло, я силою своей мысли раскалываю небесный свод, я воспаряю в бесконечность, покидаю земной шар ради иных планет, оставляя позади самые отдаленные небесные тела, едва видимые с поверхности Земли. Даже просто утоляя телесную жажду, я в эти мгновения мыслю о воде, существовавшей до моего рождения, до появления на свет моих пращуров, о тех волнах, что несут на себе суда, о влаге, что низвергается с небес и ревущими потоками стекает в реки с прибрежных склонов, тысячекратно дробясь на отдельные струи и сливаясь вновь, тысячекратно служа питьем и претворяясь в мочу, в пар, чтобы снова подняться в воздух, и так с самого начала времен. Я и о том помышляю, что одна стотысячная доля этой дождевой капли, может статься, некогда прошла сквозь тело Демосфена, Гиппарха, Птолемея, Раймонда Луллия или Томаса Диггеса. Не испил ли ее Моисей или сам Христос? Не восходит ли она ко дню сотворения земли и неба, многажды поменявшая обличье, но насыщенная памятью мира? И если я уроню ее к себе на ладонь, не стану ли я в этот миг царем безмерных пространств?

— Вы святотатствуете, — сказал один из студентов. — Ненависть к Аристотелю помутила ваш разум. Вы равняете себя с Христом!

— Я превыше всего чту Спасителя, когда, глядя на свою руку, вспоминаю о том, что его рука была пробита гвоздем.

— Не о том речь! Вы сказали, что пьете ту же воду, которую пил он. Следовательно, вы утверждаете, якобы он мочился. Это кощунство!

— Так и быть, допустим, что Иисус не мочился. Однако же священные тексты гласят, что из его раны вытекло немного воды, смешанной с кровью. Что же случилось с этой водой, если она не умерла с ним вместе?

— Христос не умер, вы снова кощунствуете.

— Я тебе как раз и толкую, что таинство пресвятой веры — не что иное, как напоминание о той истине, что сущность Христа была не только двуединой, а коль скоро она являлась тройственной, следовательно, он и поныне, подобно своему небесному Отцу, пребывает повсюду, а значит, мы пьем его каждый день.

Этот их спор не имел продолжения. Опасаясь, что оппоненты вот-вот припрут его к стене, итальянец в конце концов сбежал. Он ринулся в ночь, перемахнул через изгородь и скрылся между соседними домами. Поклонники Аристотеля во главе со своим наставником тщетно пытались догнать его и потребовать объяснений всей той ереси, что он наговорил. Они грозились донести на него бургомистру и городскому совету. Таким образом Эльи, как свидетель диспута и сообщник еретика, попадал в положение не менее рискованное. Охваченный смятением, он тихонько выскользнул в соседнюю залу, куда и я за ним последовал, да и утек через окно, оставив меня в компании Тюге Браге. Последний сидел у огня, весь красный, расхристанный, держа на коленях служанку, в которую он вцепился намертво, словно штырь в паз.

Вторая служанка расположилась у них за спиной, потягивая пиво и напевая, из чего я заключил, что и это не служанка, а девица легкого поведения. Я все еще пытался разобраться в том, что Бруно сказал перед тем, как нас покинуть, когда Тюге прервал мои размышления:

— Ты никогда не знал женщины? — спросил он, хмельной в стельку.

— Никогда, молодой хозяин.

— Самое время попробовать.

Он сделал попытку столковаться с лакеем-итальянцем, который платил этим шлюхам и должен был их проводить на другой конец города. Увы, та, что напевала, как только ее предупредили о моем уродстве, перепугалась и заявила, что боится от меня забеременеть. Она не хотела в свой черед поиметь во чреве дитя сатаны, и тут я понял, что ни одна женщина за всю мою жизнь на такое не согласится. Я не ошибся. Еще в прошлом году в Праге, желая оказать любезность, принц велел привести ко мне сорокалетнюю клячу, но даже она, несмотря на преклонный возраст, струхнула, как бы не понести от черта, и готова была скорее умереть, чем пустить моего птенца в гнездышко, о котором он молил.

Пока же Вильгельм Хессель решил дать прощальный обед. Это было назавтра после того памятного дня. Мы узнали, что Бруно уже отправился в Италию. В последнюю минуту наш хозяин вручил Геллиусу подарок — несколько книг (не считая тех, которые Шандор Сакаль приобрел у других издателей на деньги господина Браге). Мы покинули Франкфурт при первых лучах зари, когда утренний туман еще облекал покрытые инеем деревья, и спустя четыре дня добрались до Ростока, где бушевала буря, помешавшая нам тотчас поднять якорь и плыть в Копенгаген.

Пока мы ждали более благоприятной погоды, хозяйский сын с жаром убеждал меня: