Властелин Урании

— Я здесь, Сеньор, — отзывался я.

Чувствовать, как умиротворяет его этот ответ, было бесконечной отрадой. Порою даже во снах мне мерещился его зов. Тогда я пробуждался с привычным откликом на устах, готовый в тот же миг предстать перед моим господином.

Из Копенгагена мы выехали в трех экипажах, каждый из которых влекла пара коней; направлялись мы в Кёге — там, как нам сказали, нас еще со вчерашнего дня ждал корабль. Слуги поочередно то ехали верхом, то поспешали за каретами на своих двоих. Повозка, крытая белой тканью, везла служанок.

Чуть только наш караван тронулся в путь, покатил мимо храма Святого Клементия и мельниц, расставленных вдоль дороги у городской окраины, как прискакали королевские посланцы, заинтересованные сим необычным переездом. Они пожелали знать, куда направляется господин Браге и почему с ним столько сопровождающих. Хозяину пришлось притаиться и вести себя смирно, ибо он прятал в конной повозке среди служанок Венсосиля, островного священника, переодетого лакеем. Поэтому мы выехали из города, ни единым словом не перекинувшись с непрошеным эскортом.

В тот же день, о чем в дальнейшем еще пойдет речь, на остров Гвэн нагрянуло несколько господ, ища там новых поводов для оскорбительных обвинений господина Браге.

Но он, не желая подвергаться их допросам, поспешил бежать и даже в дороге все еще торопил нас.

В Кёге мы добрались совершенно измученные, при выезде из Копенгагена потеряв полдня из-за непредвиденных осложнений отъезда, капризов девиц Браге, поломанной оси, причем еще и Йорген сломал ногу, пытаясь помочь лакеям починить карету. Нашли молодого врача, чтобы ухаживал за ним в дороге. Он наложил на ногу лубки. Злополучный пациент стонал так, словно богу душу отдавал, да еще ему приходилось терпеть насмешки старшего брата. Ливень, который хлестал на побережье как из ведра, придавал этим невзгодам особый зловещий оттенок, и томил душу страх, что не в добрый час началось это путешествие.

Отплывали мы уже не на «Веддерене» (его забрал король), а на другом судне, побольше, оно называлось «Хольгер Данске». Женщины, в первую очередь София Браге, после исчезновения Ливэ ставшая крайне боязливой, перед тем как взойти на борт, подпоили меня в надежде, что я проболтаюсь, если предчувствие оповестит меня о грозящем нам кораблекрушении. В меня влили столько пива, что первый день плавания я спал и не заметил, как мы миновали оконечность острова Гедсер. Я еще и часть ночи проспал, несмотря на холод, слишком пронизывающий для июня месяца, а разбудили меня только перед рассветом.

Дети и лакеи, простудившись, кашляли. Ветер стонал, то были звуки, леденящие кровь. Съежившись в предутреннем сумраке, каждый про себя терзался унынием, боясь чужбины.

Солнце, которое зашло незадолго до полуночи, в четыре показалось снова. Мы должны были добраться до Ростока к полудню, стало быть, в Любеке оказались бы перед закатом, не раньше. На этом судне, самом скрипучем, какое я только мог вообразить, под крики девочек, лай собак, привязанных на верхней палубе по трое, под ежеминутно нарастающий рев волн и свист ветра сиятельная дама Кирстен Йоргенсдаттер затеяла с сестрой хозяина ссору, которая, подогреваемая страхами обеих, дошла до такого ожесточения, что они потом до самого прибытия на место не сказали друг другу ни единого слова.

Но мы не увидели ни светлого берега Ростока, ни маячного огня. Команда заявила, что Любека нам не достигнуть, пока не дождемся более благоприятного ветра. В довершение неприятностей разбушевавшиеся стихии не позволили нашему кораблю под парусом войти в устье реки, мы прождали два часа, прежде чем лоцману удалось сманеврировать.

Сеньор, который терпеть не мог менять свои планы, а пуще того ненавидел положения, когда ничего невозможно сделать, притворялся, будто читает, потом разговаривал на полуюте с Тенгнагелем, покуда его сестра и его же супруга продолжали браниться. По временам он бросал на них яростные взгляды, грозно требовал, чтобы две младшие дочери наконец замолчали, но при этом собственные длиннющие усы хлопали его по щекам, взметаясь аж до висков, и даже его воротник то и дело презабавным образом топорщился, делая лицо еще смешнее. Из-за этого он не мог напугать никого, даже собственных детей. Что до женщин, они, поглощенные спором, не замечали ни его гнева, ни моей нескромности, так что я мог сколько угодно слушать их препирательства.

Сиятельная дама Кирстен упрекала Софию, что та даже не пыталась умерить страсть своего брата к научным занятиям, каковая и привела все его семейство к изгнанию. София же в свой черед отвечала, что не намерена более терпеть болтовню особы, которую он так и не пожелал по-настоящему взять в жены. Услышав такое, Кирстен Йоргенсдаттер чуть ее не укусила, а потом закричала:

— Сами-то вы! Муж ваш покойный был до того стар, что небось ни разу вам и больно не сделал, ваш сынок, говорят, и думать про вас забыл, а касательно вашего суженого, не сдается ли вам, что он от вас сбежал?

— Эрик Ланге в долгах, — заявила София, — ему закрыт путь в Данию.