Властелин Урании

В астрономии Мельхиор Йёстель проявлял необыкновенное рвение. Сеньор теперь ночи напролет наблюдал светила, и Хальдору более не приходилось окатывать горячей водой и уксусом его покрасневшее тело. За целый месяц он, пробуждаясь ото сна, ни разу не привел в действие язык своего колокола, причем настроение у него от этого отнюдь не портилось, даже напротив.

Что до меня, готовый сперва предаться унынию и зачахнуть, я в один прекрасный день вновь обрел аппетит и допьяна упился пивом, ибо услышал, как хозяин сказал Мельхиору: «Если ты не оставишь беднягу Йеппе в покое, мне придется прогнать тебя из дому, сколь бы я о том ни сожалел».

В тот же вечер я осушил полбочонка, а потом отправился в часовню, где затхлый воздух пропах плесенью, и пал ниц пред алтарем. Свежая роспись купола была так разнообразна и располагалась на такой высоте, что при взгляде на нее у меня закружилась голова, и тогда небеса ниспослали мне нежданное блаженное видение.

Я узрел господина Браге, стоящего среди льдов Исландии в своем плаще с высоким воротником. На его сером камзоле сверкал орден Слона, который он со времен нашего визита к герцогу Мекленбургскому ни разу не надевал, и на лице его красовался настоящий, из живой плоти нос с красивой горбинкой, придающий его чертам мужественное благородство. У ног его нагишом распростерся, оцепенев от смертного хлада, сцепив руки на своей мощной груди, его брат-близнец. Меж его раздутых щек вместо носа зиял провал.

— А вот и мой братец-нетопырь, — сказал он мне.

— Значит, этот человек, что лежит здесь, — не вы? — спросил я. — Но ведь я же узнаю его отрубленный нос, его полное лицо и эту копну седовато-рыжих волос под черной шляпой.

— То, что ты видишь, — это моя порочная сущность.

И он повел меня к ледникам Исландии, а вокруг сверкал ослепительный свет, который не отбрасывал тени. Я наклонился, чтобы глянуть на своего собственного брата, и увидел, что бремя его плоти больше не висит у меня на боку.

— Мой небесный брат не попал с нами на небеса? — спросил я.

Он не ответил.

Я долго спал в той часовне, на красных плитах пола. Во сне мне привиделось, будто я стою позади моего господина, из-за его спины глядя на город, чьи кровли блестели, как кристаллы, а мосты, казалось, были перекинуты через огромную реку, берега которой заросли тополями. Его отдаленные предместья переливались огнями, словно увенчанные множеством подсвечников. Я сказал себе, что перед нами столица Богемии.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я понял, что ошибался. Когда я наконец увидел Прагу, я подумал: «Тогда что же это был за город? Стало быть, мне открылся небесный Иерусалим?»

В день, когда из Ванденсбека наконец возвратилось его семейство, Сеньору доставили письмо из Дрездена.

Приехали же и Кирстен, и двое ее сыновей, и три дочери со всеми своими собаками, слугами, Магдалениными растениями в стеклянных вазах. Присутствие с ними рядом некоего Йоханнеса Эриксена, приглашенного хозяином, чтобы вместе понаблюдать затмение Луны, помешало вновь прибывшим погрязнуть в ссорах, но было заметно, что этот человек по горло сыт женским обществом.

Едва успев выбраться из экипажей, они принялись упрекать Сеньора, что их измучили столь частые переезды и его безумные мечты о Праге, в осуществление которых они больше не верят.

— Знайте же, — сказал он им, — что личный секретарь императора просил меня прибыть в Прагу не позднее, чем через месяц.

— Но вам наверняка что-нибудь помешает, — заметила старшая дочь.

Магдалена была так издергана и, главное, так исхудала, что при одном взгляде на нее становилось понятно: если Провидение не поторопится разрушить планы ее отца, она сама сделает это, ибо вот-вот захворает и сляжет.

Она злобно уставилась на Мельхиора Йёстеля, на которого, несмотря на его приятную наружность, никто, кроме нее, не обратил внимания. Женщины были обеспокоены скорым переездом в Прагу, поскольку не успели должным образом подготовить к этому свой гардероб. После стольких месяцев затворничества в Ванденсбеке они опасались, что не сумеют сразу освоиться с придворным укладом.

В последний день января мы наблюдали лунное затмение вместе со старыми друзьями хозяина — одного из них звали Ессениусом, он прятал под усами заячью губу, второй, знатный уроженец Дрездена граф Лоэзер, статный и пригожий, в длинном плаще, отороченном куньим мехом, с отделкой из серебра и бархата, величавостью фигуры, высокой шеей, желтизной глаз и медленными движениями век, а также отсутствием ресниц напоминал тех горных орлов, которых, поминутно встряхивая на руке, показывают на виттенбергской ярмарке зазывалы в колпаках из конского волоса.