Властелины моря. История золотого века греческого флота

Македонский царь столь значительно окреп, взывал Демосфен к собранию, не потому, что он так уж силен сам по себе, но потому, что мы сами ленивы и слабы. На празднества и религиозные обряды афиняне никогда не жалели и не жалеют денег и тщательно к ним готовятся, а вот все, что касается боеготовности, пришло в полное расстройство. Чтобы остановить Филиппа, настаивал Демосфен, необходимо срочно снарядить и направить в море два флота.

Один — небольшой отряд амфибий с гоплитами и всадниками на борту в сопровождении десяти быстроходных триер. Он будет находиться в северных водах круглый год, на постоянном дежурстве: «Если нам не хочется воевать с Филиппом там, придется воевать здесь, рядом с домом». Надо установить очередность, граждане будут работать на веслах посменно. В летнее время этот северный флот будет избегать открытых столкновений с македонской фалангой, вместо этого будет нечто вроде непрерывной партизанской войны, а зимой он расположится на трех островах: со Скитоса хорошо просматриваются подходы к Аттике, с Лемноса — происходящее в Геллеспонте, с Фасоса — богатые рудниками районы севера. Согласно подсчетам Демосфена, содержание такого флота обойдется в девяносто талантов, они пойдут на скромное жалованье, которое всякий будет рад увеличить за счет морской добычи. «А если выяснится, что это не так, — продолжал Демосфен, — я сам готов пойти добровольцем на море и претерпеть самые тяжкие страдания».

Второй флот, состоящий из пятидесяти триер, расположится в Пирее, готовый выйти в море в любой момент. «Надо зарубить себе на носу, что в случае необходимости мы, граждане, сами поднимемся на борт и возьмемся за весла». Триеры будут оборудованы для транспортировки конников и гоплитов, так что сухопутный отряд всегда можно будет в кратчайшие сроки перебросить в нужное место, как при Фермопилах. «Предложение мое дерзкое, — признавал Демосфен, — но в самое ближайшее время его можно испытать на практике, а судьями будете вы сами». Всю жизнь он истово и трогательно верил в то, что зло можно победить, бросив ему вызов действием.

Получилось, однако, иначе. Ведь всего несколько лет прошло с тех пор, как поднявший было вновь голову афинский империализм был осужден после войны с Византием, Хиосом, Косом и Родосом. Исократ, этот убежденный сторонник мира, заклеймил Демосфена как поджигателя войны и паникера. Множеству влиятельных граждан совсем не по душе была идея далеких походов и полицейских операций в Эгейском море, тем более в одиночку, без поддержки или почти без поддержки союзников. А кое-кто просто находился на содержании у Филиппа и охотно готов был плеснуть маслом на воды, возмущенные речами Демосфена. Среди этих последних лидирующее положение занимал симпатичный на вид актер по имени Эсхин. Остальные же афиняне точь-в-точь отвечали характеристике Демосфена — эгоцентрики. Лекарство, предлагаемое Демосфеном, было для них хуже, чем сама болезнь, которую он хотел бы исцелить.

Словом, никаких решительных мер, направленных против царя Македонии, афиняне не приняли. Как-то Демосфен сравнил их с не очень умелым участником кулачных боев, который всегда отстает от противника — в данном случае Филиппа — на одно движение. Вместо того чтобы уйти от очередного выпада, они защищают то место, куда уже пришелся последний удар. На протяжении ближайших десяти лет Афины продолжали беспорядочно противостоять действиям Филиппа как на военном, так и на дипломатическом фронтах. Собрание оказалось настолько сбито ими с толку, что даже не сумело подготовиться должным образом, когда стало известно, что Филипп задумал предать огню пирейский порт. Поджигателя успели перехватить лишь в самый последний момент, и все равно речи Демосфена никак не могли сплотить горожан для отражения общей угрозы.

Вместе с еще девятью афинскими посланниками Демосфен направился на север, ко двору царя Филиппа, где наконец-то лицом к лицу встретился со своим давним заклятым противником. Обоим тогда было под сорок, и оба прославились своим красноречием. Но во всем остальном общительный, сильно пьющий, покрытый полученными в боях шрамами и на удивление обаятельный монарх был полной противоположностью тощему нервному афинянину. Как младший в делегации Демосфен говорил последним. Наверное, это был единственный, по крайней мере из тех, что сохранились в анналах, случай, когда речь его звучала сбивчиво. На территории Филиппа, остро ощущая исходящую от царя энергетику, он чувствовал себя неуверенно.