Властитель мира

– Гийом де Северак является главой представительства тамплиеров на борту корабля, – объявил Петр торжественным тоном. – По традиции орден Храма не обязан взаимодействовать с папским военным советом, точно так же как папский легат не участвует в собраниях тамплиеров. Однако, учитывая сложившиеся обстоятельства и в качестве исключения, я решил удовлетворить просьбу Гийома де Северака, пожелавшего выступить перед нами.

Танкред с комом в желудке вспомнил об утреннем визите Эврара Беро и понял, почему старик хотел заверить его в своей моральной поддержке.

– Мессир де Северак, – учтиво обратился Петр Пустынник к своему собеседнику, – Совет крестоносцев вас слушает.

Гийом де Северак, одетый в богато вышитый свободный камзол, что казалось несколько неуместным на военном совете, прежде чем заговорить, выдержал длинную мелодраматичную паузу.

– Я просил выслушать меня, мессиры, – заявил он наконец, – поскольку вопрос представляется мне значительным и важным. Сегодня один из моих единоверцев оказался замешанным в неприятном и грязном деле; павшее на него бесчестье грозит рикошетом задеть наш орден и подорвать его репутацию. Учитывая, что этот человек не впервые с начала крестового похода совершает проступок и что его поведение не единожды казалось нам возмутительным, я пришел объявить вам, благородные члены Совета крестоносцев, что Совет тамплиеров «Святого Михаила» официально отрекается от присутствующего здесь лейтенанта Тарентского и рассматривает целесообразность представления Великому магистру ордена на Земле ходатайства о его исключении.

А вот это жестокий удар, подумал Годфруа Бульонский, пораженный тем скоординированным нападением, которое Танкреду придется отражать. Стратегия Роберта де Монтгомери теперь стала вполне понятна, а вот реакция Боэмунда, который, казалось, буквально кипел от гнева, начала его всерьез беспокоить.

Танкред совершенно пал духом. После той стычки с Севераком в момент, когда шла посадка на корабль, он не поддерживал с ним личных отношений, при встрече во время редких собраний ордена ограничиваясь общим приветствием, как и с остальными. Полагая, что та история давно забыта, он был изумлен тем, что этот человек оказался настолько злопамятен. Танкред мог ожидать чего угодно, кроме такого. Он уже был не способен испытывать гнев ни на Северака, ни даже на Монтгомери. Несколькими минутами ранее он еще думал, что у него есть надежда, и вдруг увидел, как он одинок и беззащитен. Ему казалось абсурдным, что такие силы объединились против него. Мысли путались, голова кружилась. Он едва слышал, что говорилось дальше, как если бы звуки долетали до него сквозь толстое одеяло.

Петр официально поблагодарил Гийома де Северака за сотрудничество, и тот удалился, не забыв в самых медоточивых выражениях выразить свое глубокое уважение к Совету.

– Дорогие сеньоры, – заговорил Петр, испытывая явное облегчение оттого, что заседание близится к концу, – теперь, когда вы выслушали все стороны, полагаю, пришел момент принять решение. Итак, я прошу вас высказаться относительно обвинения в умышленном убийстве. Должен ли, по вашему мнению, Танкред Тарентский предстать перед военным трибуналом, который, возможно, приговорит его к тюремному заключению?

Значит, конец? – подумал Танкред. Вот как все будет разыграно? Ему стало трудно дышать.

Первым взял слово Раймунд де Сен-Жиль, граф Тулузский и Прованский. Он сделал вид, что находится в затруднении, а затем заявил весьма кратко, словно считал, что следует покончить с этим как можно быстрее:

– Учитывая все обвинения, мне кажется невозможным иное решение, кроме как передать этого человека военному трибуналу.

Его мнение никого не удивило. Мановением руки Петр передал слово Годфруа, который был так же краток.

– Моя позиция ясна и совершенно недвусмысленна, – тепло произнес он. – Я полностью доверяю этому человеку и считаю, что с него должны быть сняты все недостойные обвинения.

Услышав это, Танкред почувствовал, как всей душой потянулся к фламандскому сеньору, единственному в бушующем море, где он барахтался, пытаясь не пойти ко дну, кто протянул ему спасительную руку. К несчастью, учитывая политические позиции присутствующих, его судьба, скорее всего, была предрешена.

Пришел черед нового епископа.

– Монсеньор де Пон-дю-Руа? – спросил Петр.

Тот, ни слова не промолвивший во время дебатов, казалось, удивился, что кого-то интересует его мнение. Он, притерпевшийся годами служить в тени Адемара Монтейльского, совсем не успел привыкнуть к тому, что теперь выступает на авансцене. Однако от этого его мнение не становилось менее твердым. Он знал, что его бывший господин воздержался бы, ссылаясь на свое полное невежество в военных делах, но прежде всего стремясь соблюсти политические союзы. Приор Филипп де Пон-дю-Руа не был, как старый епископ, безразличен к военным вопросам, и то огромное сочувствие, которое только что проявил столь доблестный солдат, как Годфруа Бульонский, произвело на него впечатление.