влагалище. Скорлупа меня не поранила, ничего такого. Только все было
вымазано в жидкости, и она была холодная.
Поэтому мы подумали, а должно ли это быть обязательно сырое яйцо. В
принципе, нет. Поэтому мы сварили одно. Вкрутую. 8 минут. Очень твердое.
И ввели его. Так у меня была яичная дырка, которую я представляла себе,
когда слышала эту детскую прибаутку.
С тех пор это наш инсайдер. В самом прямом смысле слова.
Есть еще кое-что, что я с удовольствием сделала бы с Канеллем.
Мне всегда нравилось играть с лимфоузлами в паховой области. Я
передвигаю их туда-сюда под кожей. То же самое можно делать с коленными
чашечками. Как-то недавно у меня возникло желание, чтобы Канелль маркером
обвел мне узлы. Чтобы подчеркнуть их. Как косметикой подчеркиваешь глаза. Это
уже сексуальная фантазия? Или лишь один из способов украсить тело? Фантазией
это является только тогда, когда возбуждаешься при мыслях об этом. Это как раз
такой случай. А что произойдет при реализации фантазии? Он хорош в реализации
моих фантазий, я с самого начала поддерживаю его, исходя из физических сил.
На лужайке дерутся две сороки. Из-за чего?
Мы, люди, считаем сорок злыми птицами, потому что они едят чужих
птенцов. А сами же едим детенышей почти всех животных, которые есть у нас в
меню. Барашек, теленок, поросенок.
На улице Робин гуляет с какой-то медсестрой. Сороки улетают. Я с ужасом
смотрю, как эти двое гуляют. Я ревную. Этого еще не хватало. У меня возникают
притязания на владение только потому, что он однажды сфотографировал мою
больную задницу, и я прочитала ему возбуждающий доклад о том, что я делаю со
своими трусами. И еще потому, что медсестра может ходить, а я нет. Во всяком
случае, очень-очень медленно. Они курят. И смеются. И что смешного?
Я тоже хочу снова уметь ходить. Я тоже пойду – в кафетерий. Он же здесь
есть, да, Хелен? Да. Зеленый ангел говорил же. Сейчас я пойду медленно, так,
как есть, в кафетерий и возьму кофе. Хорошо, Хелен, сделай уже что-то
нормальное и не думай больше о Робине и его гребаной сороке или о том, как
твои родители совокупляются в постели. У меня есть время. Отличная идея.
Могла бы додуматься до этого и без посторонних. Кофе способствует очень
активному обмену веществ. Мне же хотелось сходить в туалет по большому, но я
никому не скажу об этом. Только себе. Чтобы знать, что я еще могу сделать это,
и у меня там ничего не заросло. А им я ничего не скажу. Нужно использовать эту
возможность и свести моих родителей. Чтобы соединилось то, чему суждено быть
вместе.
Сначала я переворачиваюсь на живот и медленно свешиваю ноги с кровати.
Из своего запаса обезболивающих я беру одну таблетку и глотаю ее. Она
пригодится мне в дороге. Я подготовила свой организм к длительному
путешествию изнутри. Но не снаружи. На мне все еще этот костюм ангела,
который завязывается сверху на узел. А снизу вообще ничего нет. В этом нельзя
ходить даже в больнице, да, Хелен? Даже пациентам с больной задницей. В
коридоре и в кафетерии полно народу. Со скоростью улитки я подхожу к шкафу с
одеждой, который встроен в стену для экономии места. Мама же сказала, что
положила мне туда вещи. Я открываю дверцу. Только штаны от пижамы и
футболки. Не пойдет. Чтобы надеть штаны от пижамы, придется наклониться,
сначала вставить одну ногу, потом вторую. Ой. Это целое испытание для задницы.
Мама совсем не подумала о моем халате или о чем-то попроще. И что теперь,
Хелен? Я медленно возвращаюсь к кровати и снимаю простынь. Я заворачиваюсь в
нее и завязываю узлом на плече так, что выгляжу как римлянин на пути в сауну.
Так вполне можно ходить в больнице. Никто и не поймет, от чего на простыни на
самом деле несколько маленьких коричневых пятен. Они могли бы быть и от того,
что всегда, когда я сосу карамельки Werther's Original, я пускаю слюни на
простынь. Очень правдоподобно, Хелен. К счастью, тебя никто не спросит об
этом. Люди не такие. Они не хотят знать все подробности. Поехали. К двери. Я не
выходила из палаты уже три дня. А мне вообще можно ходить? Ну да, о
нормальной ходьбе и речи быть не может. Но можно ли мне вообще ходить по
коридору как умирающая бабулька? Если я попадусь, то меня могут отправить
обратно в палату. Лучше не спрашивать. Открываю дверь. В коридоре много
людей. Все чем-то заняты. Очевидно, здесь все друг друга знают, они смеются и
передвигают какие-то предметы. А мне кажется, что они только делают вид, что
работают на случай, если на этаж заглянет шеф. Они не хотят, чтобы заметили,
как они курят в комнате медсестер. Лучше болтать, передвигая что-то в
коридоре. Меня вам не провести. Очень медленно я ковыляю мимо них. Никто не
здоровается со мной. Думаю, я иду так медленно, что в суете они вообще не
замечают меня. В коридоре так же светло, как и у меня в палате. Линолеум
отражает свет от пола. Выглядит как серая вода. Я иду по воде. Это по-любому
действие обезболивающих. Я знаю, как пройти к лифту. Через несколько дней
уже знаешь это. План побега. Я всё время лежу с болями в палате, но совершенно
точно знаю дорогу, не осознавая этого. От двери налево. Весь коридор завешан