Влечение. Истории любви

Клара не представляет, что делать дальше, ей известен один надежный способ, но подойдет ли он сейчас? И можно ли такое? Клара никогда раньше – уроки этики, подрастающая дочь, милые дни, похожие как спичечные коробки... Но других идей нет вообще, и, неловко улыбаясь, Клара осторожно берет Еву за руку и сплетает свои пальцы с ее, холодные с обжигающими. Непонимающие черные дырки Евиных зрачков строго напротив, Клара поворачивает голову чуть-чуть направо и дышит ей в маленькое ухо, несколько раз закрывает и открывает глаза, по-детски щекочет ресницами, и Ева, наконец, замолкает.

Поднимает руку. Гладит Клару по острому подбородку, потом по скуле в форме половинки сердца.

– Вы меня поцелуете?

И Клара целует.

«Не всегда то, что мы так остро чувствуем, приобретает правильные формы...»

– Представляете? – возбужденно говорит следующая пассажирка, размахивая тонкой рукой. – Представляете, я сегодня просто в шоке.

– Да? – вежливо отзываюсь я; реагировать эмоциональнее нету сил, сегодня состоялась беседа с лечащим врачом, получены результаты МРТ, и это плохие результаты. Да, мы готовились, но все равно – к такому ведь невозможно приготовиться. Смеркается, идет дождь, что-то нездоровое есть в том, что ничего и никого не видишь при дневном свете. Даже себя. Просыпаешься – темно, укладываешься спать – темно, да и на протяжении дня – тоже темно.

Пассажирка, молодая девица в короткой куртке и белых джинсах, воодушевляется моим коротким ответом и продолжает:

– Согласитесь, есть такие вещи: вроде недавно появились, а уже кажутся вечными, как будто так и было. И будет. Всегда будет. Стоит с мезозоя и рухнет в расплавленную лаву после того, как земляне на каких-нибудь лазерных звездолетах эвакуируются в иную галактику. Согласитесь?

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, – вяло отвечаю я, заворачивая направо.

Когда-то мне казалось, что Аделаида Семеновна вечна, например. Она составляла мне списки книг, обязательных для чтения, и никогда не спрашивала, все ли прочитано и что именно понравилось. Ждала, когда разговор заведу я. Помню: старая дама сидит, идеально прямая спина, в руках крутит массивную настольную зажигалку, подарок министра, и благожелательно смотрит на меня; я сбивчиво говорю что-то про «смертельные ошибки мадам Бовари», формулирую дословно так.

– А, впрочем, это неважно. – Девица открывает маленькую сумочку, вынимает пачку сигарет, фиолетовый Vogue, смотрит вопросительно. Я киваю головой, мне все равно. Девица зачем-то оправдывается: – Я сама недавно курю. Просто несколько месяцев. До этого никогда! А тут просто такие неприятности... – Закуривает, красиво выпускает кольцо из дыма и тихо повторяет: – Неприятности...

Затягивается еще раз, перестает улыбаться и становится похожей на маленькую обиженную девочку.

– Да что я заладила, неприяности-неприятности, – обиженно вдруг говорит, – сама виновата. Только вот ведь в чем дело. Каждое утро открываю глаза и спрашиваю себя: как дела, дорогая? Неужели все еще больно? И отвечаю честно: да, все еще больно.

ВСЕ ЕЩЕ БОЛЬНО

Женщина расправила ладонями и без того безукоризненно выглаженную скатерть, зачем-то поменяла местами чайную чашку и мобильный телефон, и еще раз. «Ах, ты моя рыбка, – тоскливо подумала она ни о ком конкретно, – да ты ж моя рыбочка, неужели ты решила, что сможешь не содрогаться вот так же, как я, разрываясь изнутри от горя? Неужели ты вообразила, что значишь хоть что-то для этого человека? Вообразила? Как и я, как и я. Жалею тебя, рыбка».

Она аккуратно сняла кончиками нарядно отманикюренных ногтей слезы с ресниц, не так и много. На пороге появился ее муж, недовольно сообщил, что давно готов и сколько можно, ну договаривались же в девять, вечно ты...

«Вечно я», – послушно повторила женщина и заплакала уже по-настоящему, превращая продуманный неброский макияж утра в серо-черную маску скорби.