Вляп

Выкарабкался. Прямо Хотенею под бочок. Ку-ку, дяденьки. Не поймали, не поймали! Спереди стол, с одного боку Хотеней, с другого и сзади — стены.

Тут до Хотенея дошло, что у него что-то под боком шебаршится. Оборотил господин и повелитель ко мне лицо своё ясное белое.

Мда. Скорее: красное и туманное. О, да ты, миленький, уже никакой. Тебя бы сейчас в постельку и рассолу поутру побольше…

— Ты?

Я чуть не ответил. В полный голос. Типа: «нет, не я, а хрен с бугра». И с продолжениями. То-то смеху было бы, когда немая персиянская княжна господина своего русским матом покрыла.

— А мы тут как раз о тебе речь ведём. Ты плясать-то умеешь?

Киваю.

Класс. Сейчас будем делать танцы на столе в бане. Вертеп вполне в стиле. «Девица настольная» — атрибут большого мужского праздника. Не проблема — осталось только девицу найти.

Тут я Прокопия увидал. Тяжело Степаниде — она-то в баню с мужиками и пошла бы, выпить, поговорить, да мужики разбегутся. Приходится Прокопия посылать. Киваю ему на господина и чашу господскую подталкиваю. Видишь же — набрался. Не, не реагирует. А мой-то вещает. Как труба-геликон над ухом.

— Да ты не пьёшь?! Налить!

И к старцу:

— Ну так как, скажешь Гордею своё слово?

— Сказать-то скажу. Да только он мнит — после похода.

— Ну и пошёл он.

И своей чашей — в стену.

Грохнуло хорошо. Гомон стих. Все враз заткнулись.

— После похода — мне либо молебен заупокойный, либо другую возьму. Без гонора Гордеевского да побогаче. А он клятву порушит. Побратиму данную. Так и передай.

Тут, наконец, у Прокопия заработало. Что там у него есть — соображалкой я бы не назвал, но включилось.

— Всё, господа хорошие, время позднее, все устали, пора и честь знать. А мы вот господина нашего в опочиваленку отведём, на постельку уложим.

— А княжна? Обещали же показать.

— А вот и посмотрели. Вон она за нашим столом сидит, речи ваши хмельные слушает. Она-то господина и спать-почивать положит.

Прокопий и ещё пара мужиков из местной челяди, начали народ аккуратненько выставлять-выпроваживать, Хотеней свою-то чашку в стену пульнул, ухватил мою полную. Осушил в один дух, рукавом утёрся и ко мне:

— Ну что, серебрянка моя ласковая, пойдём поиграемся.

Наваливается, в лицо перегаром дышит, за плечо ухватил. О-ох, теперь и второе плечо у меня всё синим будет. И уже за ляжки хватает. Хоть и сквозь рубаху да чулочки, но больно.

Лезет-тянет-задирает, доступ к телу ищет. К моему! Он что, сдурел?! Он же меня прямо тут, при всех… Идиот нажравшийся!

Гости как-то в дверях столпились, оглядываются. Ой, что будет…

Глава 21

А ничего не будет. Сам же, Ванька, знаешь по своему личному опыту. Который, конечно, «с той стороны прилавка», но справедлив и многократен.

Это один пьяный дурень — беда. А два пьяных дурака и сами себя развлекут.

Кравчий, тоже сильно поддатый, влез:

— А желает ли светлый боярин ещё медовухи выкушать?

— А? Чё? Не… Досыть… В опочивальню. Ты — со мной. (Это — мне.)

Ну и подарочек у меня. Я по своей прежней молодости помню: при такой загрузке в постель не девицу тащить надо, а ведро помойное да полотенце утиральное.

Челядинцы господина вытащили, кафтан и шапку надели, в терем потащили. Я, было, намылился сдёрнуть под шумок — где там. По двору полно поддатых мужиков шарахаются. Придётся исполнять волю господскую. Подпереть плечиком, проводить до опочиваленки.

Русская классика, мать её. Верная жена тащит на себе загулявшего мужа и себя несёт. Для исполнения супружеского долга.

На теремном крыльце — Степанида. Корнея отшила сразу. Незаметно так… Посохом по своду стопы.

Дотащили до спальни.

Одноэтажная Русь… Ага, а на третий этаж да с пьяным здоровенным мужиком на горбу не хотите? И хоть бы какая сволочь помогла… Полный дом челяди, а пьяного тащить — только жена. Хорошо хоть — двери открывают.

Затащил, скинул на постелю. Тело это. Шевелится оно. А выхлоп… Тут Степанида и командует:

— Разуй. Раздень. Умой. Ублажи.

И уже чуть мягче:

— Вон ведро поганое. Как блевать начнёт. Вон морс клюквенный. До утра. Не выходить, не впускать.

Сама с прислужниками — вон. А меня началась первая брачная ночь.

О-очень познавательно.

В том смысле, что я до сего момента с нормальной мужской одеждой дела не имел. Как тут интересно всё устроено… Всё больше завязочки-шнурочки. Одни сапоги с внутренними ножнами под финку чего стоят.

* * *

— Учиться, учиться и учиться.

— Кто это сказал?!

— Ленин.

— Ну вот, Ленин, стаскивай с пьяного боярина сапоги.

* * *

Хотеней сперва лежал спокойно, потом ворочался, потом его рвало, потом, проблевавшись, полез ко мне. Пришлось дать в ухо и накинуть одеяло на голову.

Нет, всё-таки, я — молодец. Смолоду, конечно, бывало и надирался до поросячьего визгу. Но меня под руки не таскали — своими ножками приползал. И по прибытии — сразу в душ. Возможно, с приёмом марганцовки внутрь. Временно. Для «прополоскать». И — спать. А не свою молодецкую потенцию демонстрировать.

А ему-то бедненькому… нет тут ни душа, ни марганцовки…

Когда ненаглядный мой затихал, осматривал помещение — лампадка-то горит. Потом самого ненаглядного. Аля-натурель.