Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

Исаак Лион Голдсмид, друг О’Коннелла и вождь самого активного фланга движения за эмансипацию евреев, не разделял этого ирландского взгляда на историю и охотно «полагался на английскую либеральность», однако и он понимал, что даже либералов надо подталкивать. К середине XIX века благодаря направляемым им «толчкам» с верующих евреев были сняты почти все ограничения в правах. Появились евреи-рыцари и баронеты, еврейские шерифы и олдермены. Только двери в парламент по-прежнему оставались для них закрыты. Тогда эмансипаторы собрались с силами для финального штурма, и, конечно, возглавить его мог только один человек – барон Лайонел де Ротшильд.

Отец Лайонела Натан, возможно, самая влиятельная фигура движения, был вынужден отойти на второй план. Он был слишком чуждый, слишком грубый, слишком непривлекательный, чтобы выдвигать его в первые ряды. Лайонел, который возглавил Лондонский банк в возрасте двадцати восьми лет, не имел таких недостатков. Это был англичанин по рождению и воспитанию, в полной мере обладавший финансовым гением своего отца, но лишенный его неуклюжих манер и наивности. «Требуется большая находчивость и большая осторожность, чтобы сделать большое состояние, – говорил Натан, – и в десять раз больше ума, чтобы удержать его, когда оно у тебя есть». Лайонел имел такой ум и был не только способен удержать значительное состояние, полученное от отца, но и увеличить его.

Особым коньком Натана были гигантские спекуляции и транспортировка драгоценных металлов. Лайонел больше был склонен к крупным государственным и общественным проектам и в конце 1830-х годов нашел большую часть 150 миллионов франков, требовавшихся правительству Бельгии на строительство сети железных дорог вокруг Брюсселя. Развитие Бразилии настолько опиралось на фирму «Н.М. Ротшильд и сыновья», что страна превратилась чуть ли не в личное владение Ротшильдов. Лайонел помог собрать 8 миллионов фунтов, необходимых британскому правительству на фонд борьбы с голодом в Ирландии, а семь лет спустя нашел 16 миллионов фунтов на ведение Крымской войны. При его жизни Лондонский банк принял участие в 18 крупных государственных займах на общую сумму 160 миллионов фунтов.

В Нью-Корте объявили сбор денег на помощь голодающим в Ирландии, и сам Лайонел открыл список пожертвованием 1000 фунтов. (Вообще говоря, это его жена взяла на себя роль жертвователя от имени семьи. Она завещала 120 тысяч фунтов разным благотворительным организациям и гораздо больше раздала еще при жизни.) Лайонел, кроме того, служил в разных правительственных комитетах, которые занимались вопросами банков и общественных финансов, и многое сделал для того, чтобы улучшить положение и масштаб банковской деятельности фирмы «Н.М. Ротшильд» и усилить роль лондонского Сити в качестве финансового центра.

Для великого коммерсанта и великого политика требуются разные качества. Лайонел не получал удовольствия от кампаний, речей, общественного внимания, нахождения в самом центре споров. Нельзя сказать, что коммерция придавала смысл его существованию, но, уезжая из Нью-Корта, он предпочитал покой Ганнерсбери, где гулял среди своих экзотических садов, наслаждался покоем среди картин Рембрандта и Дюрера. Но борьбу за эмансипацию надо было продолжать, и он был самым подходящим человеком для этого, и он ее продолжил. На нее ушло немало времени. Ему было тридцать девять, когда он впервые постучался в двери парламента. Когда его впустили, ему уже стукнуло полвека и у него появились первые признаки ревматической подагры, которая в последующие годы лишит его возможности передвигаться.

В августе 1847 года он был одним кандидатов-вигов от лондонского Сити. Сити всегда был аванпостом независимости и в предпринимательстве, и в политике. В XVIII веке он раз за разом возвращал непокорного Джона Уилкса[38], несмотря на попытки парламента отделаться от него, и сейчас собирался сделать то же самое для Ротшильда. Его выбрали значительным большинством, но он не смог принести присягу как «истинно верующий христианин», и его не допустили на депутатское место. Проблема, сказал Дизраэли, «заключалась в том, что этот член парламента не просто относился к иудейскому народу, но, к сожалению, верил только в первую часть иудейской религии».

Избрание, попытка занять депутатское место, отказ принести присягу – все это были, конечно, просто жесты, но они были сделаны в неподходящее время.