Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

Ханне, единственному отпрыску барона Майера, тогда было семнадцать лет, у нее были прекрасные томные глаза и прелестная пухлость. Еще крохой она серебряной лопаточкой заложила камень в основание Ментмора. Она провела одинокое детство, переезжая из одного дворца в другой, и мало соприкасалась с окружающим миром. «Ей никогда не разрешали зайти в бедный дом, – писала ее кузина Констанс. – Она никогда не сталкивалась лицом к лицу с нуждой или болезнью. „Бедняки“ – это для нее было просто слово». Она научилась разбираться в искусстве и литературе, но ее формальное образование было весьма поверхностным. Хотя Ханна с раннего детства привыкла вращаться среди принцев и магнатов, она оставалась замкнутой, робкой и неуверенной в себе.

Ее отец, которого знали и любили на любом крупном ипподроме, был чуть ли не легендарной фигурой. В скаковых кругах он звался просто Барон и даже фигурировал в стишках о Дерби, которые Розбери сочинил еще в Оксфорде.

Майер умер в 1874 году, оставив жене 2 100 000 фунтов и немалую недвижимость. Баронесса умерла три года спустя, и Ханна осталась одна, маленькая, меланхоличная фигурка среди сверкающих сокровищ и огромных залов Ментмора.

Она недолго оставалась в одиночестве. За первой встречей с Розбери быстро последовали новые, и она потеряла от него голову. Сначала было неясно, отвечает ли он ей взаимностью, поскольку некоторое время казалось, что Розбери хочет жениться на американке. Его привлекала юная дочка одного вашингтонского семейства. «Это молоденькая красавица, – писал он. – Я размышлял о ней за сонетом». Но ни этот роман, ни другие ни к чему не привели. Он не торопился. «…Если его чувства не были глубочайшим образом затронуты, – писал его зять и биограф маркиз Крю, – ничто не могло заставить его торопиться с женитьбой».

И вряд ли его чувства были бы «глубочайшим образом затронуты» в отсутствие у невесты солидного приданого, ибо, как объяснил Крю: «Брак с бесприданницей мог бы повлечь за собой понижение уровня жизни, к чему его гордая натура питала отвращение. Его общественная карьера… была бы осложнена необходимостью думать о завтрашнем дне».

В 1876 году поползли слухи, что он намерен обручиться с Ханной Ротшильд, а к 1877 году это стало общепризнанным фактом. Эти разговоры вызывали большую обеспокоенность в еврейских кругах. «У всех на устах талмудический вопрос, – писала „Еврейская хроника“. – Если пламя охватывает кедры, не загорится ли и иссоп на стенах? Если левиафана поймали на крюк, как спастись мелкой рыбе?.Неужели же среди миллионов братьев по вере во всей Европе не сыскалось ни одного с достаточным талантом, культурой, возвышенным умом, достойного быть принятым в семейный круг, чтобы ныне отдать эту честь тому, кто неизбежно отторгнет супругу от ее собственного народа… Печальный прецедент установлен, и мы молим Господа, чтобы он не привел к ужасным последствиям. Разум трепещет в теле общины. Она дрожит под напором. Надо ли сдерживать крик боли, рвущийся из самой души?»

Мать Ханны знала, что происходит, и перспектива помолвки согрела последние горькие месяцы ее жизни, но сама Ханна не могла не испытывать сомнений, ибо, невзирая на страстную влюбленность в Розбери, она была глубоко религиозна, более чем кто-либо из дочерей Ротшильдов ее поколения.

Энни и Констанс Ротшильд, как мы видели, тоже были религиозны, но в их вере было мало таких элементов, которые нельзя было бы уложить в рамки унитарианской церкви. Они верили в религию, а не в иудаизм, и не чувствовали себя связанными его догматами, и даже если после венчания в церкви они и дальше, по крайней мере номинально, принадлежали к иудейской вере, то лишь потому, что бог Авраама, Исаака и Иакова был также богом Ротшильдов и официально принять христианство значило бы оскорбить память их предков. Убеждения Ханны были глубже, и тот факт, что она все же была готова выйти замуж за иноверца, свидетельствует о силе ее любви к Розбери, но всю ее недолгую жизнь этот выбор не давал ей покоя.

Нельзя сказать, что и семью Розбери обрадовал такой брак. Его мать, герцогиня Кливленд, недолюбливала евреев и не делала тайны из своей антипатии. «Можешь представить себе, насколько я была убита горем, узнав, что ты выбрал себе в жены и матери своих детей женщину, не имеющую веры и надежды во Христе, – писала она. – Я лично всем сердцем и со всей серьезностью не одобряю подобных браков и не могла бы сказать иначе, не покривив душой».

Розбери предвидел реакцию матери, но не считал ее преградой, и она не помешала ему радоваться предстоящему событию. «Моя дорогая Конни, – писал он сестре леди Ликонфилд, – вчера я обручился с Ханной. Я так люблю ее, что никогда не буду счастлив, если ты тоже ее не полюбишь». И Гладстону: «Хочу написать и объяснить вам, почему вы не получали от меня вестей относительно моего визита в Хейуорден. Я обручился и собираюсь жениться на мисс Ханне Ротшильд и буду очень рад вашим добрым пожеланиям в этот судьбоносный день моей жизни».