Влипла! или Смотри, не влюбись (СИ)

А я даже в ответ ничего сказать не смог, продолжая как завороженный смотреть в её глаза, блестящие от пламени.

Расстояние между нашими лицами всё сокращалось. Не до конца понимал, чья именно это была инициатива, но сопротивляться этому не хотелось.

Удерживая тонкие запястья, чувствовал дрожь, не зная наверняка, кто именно из нас двоих дрожал: я — от предвкушения или Майя — от моей близости.

В зеленых глазах на секунду застыл вопрос. До касания наших губ остались миллиметры.

Молю, остановись. Я точно уже не в силах этого сделать.

Моя робкая мольба была проигнорирована Майей и абсолютно забыта мной, когда мягкие теплые губы робко прильнули к моим. С судорожным вдохом, словно до этого мгновения и не дышал вовсе, почувствовал, как хрупкая фигурка трепетно прижалась ко мне…

Нет. Это я её прижимал к себе, самозабвенно пробуя на ощупь гладкость халата и шёлк волос. Сердце, только что с силой ударившееся о рёбра, зашлось в бешенном ритме, который я чувствовал и в её груди.

Сладко, трепетно, горячо… Не помню, чтобы хоть один поцелуй мог так лишать рассудка и самообладания.

Я просто хотел её. Всю. Без остатка. Себе.

И молился уже о том, чтобы эта близость не заканчивалась никогда.

Но вдруг Майя остановилась. Уперлась ладонями мне в плечи и, тяжело дыша, смотрела в моё лицо горящими страстью глазами и сейчас они отражали не пламя из камина, а то, от чего сгорал я сам изнутри.

Что-то резко изменилось. В её ярких глазах мелькнуло что-то схожее с испугом. Пламя потухло подобно задутой холодным ветром свече.

— Господи! — отпрянула она и зажала рот ладонью, глядя на меня с неподдельным ужасом. — Простите… Простите меня, пожалуйста! Я не должна была…

— Май, — потянулся я к ней, ласково шепча её имя.

— Я не должна была пользоваться вашим беззащитным ртом… красивым положением… Боже! — зажмурила она глаза и попятилась к лестнице, отрицательно тряся головой. — Простите, пожалуйста, Мирон Александрович. Больше это не повторится.

— Май, постой, — тщетно звал я девушку, которая, перепрыгивая через ступеньки, едва не путаясь в шелке, бежала в комнату.

Хотелось так же быстро бежать за ней — успокоить, обнять, снова почувствовать вкус нежных губ, но пришлось прижать свой зад обратно к дивану и дать обоим возможность отдышаться и прийти в себя. Нельзя в одно мгновение выстраивать непроходимую стену, а в следующее — самому же её ломать и переть напролом дальше, тем более тогда, когда с другой стороны тоже выросла стена из Майиного испуга и, кажется, сожаления.

Глава 42

Ой, дура! Что я наделала?! Мне ту настойку, похоже, даже нюхать нельзя было! А я целых три стопки в себя опрокинула.

Это всё Света виновата: одну — «только рот марать», две — «как на похоронах», а вот три «это уже по-нашему, но лучше бы пять».

Зачем я только её слушала?

Как умалишенная я влетела в комнату и, не сбавляя скорости, прыгнула под одеяло, каждой клеточкой своего тела желая сравняться с ним и ничем себя не выдать.

Идиотка! Зачем я это сделала? Может, он вообще не хотел меня целовать и никогда не думал об этом, а я как нимфоманка какая-то полезла к нему. Если бы я вовремя не одумалась и не вспомнила, кто мы друг другу есть, то, наверняка, не только языком ему в рот залезла, но еще и с ногами туда забралась бы.

Но он же ответил мне? Ответил на мой поцелуй?

Не могли же мне привидеться его объятия и то, как он забрался пальцами в мои волосы на затылке и притянул ближе к себе? Или могли?

Боже… Я уже не могу отличить фантазию от реальности. Но и до этого дня я не оценивала его как мужчину, с которым у нас может быть хоть что-то. Да и он вряд ли смотрел на меня хоть раз так, как мужчина должен смотреть на женщину. Скорее, я для него ребенок. Девочка-подросток, которая постоянно болтает, творит какую-то дичь, но так как она безвредна, то взрослый дядя лишь снисходительно вздыхает, мол: повзрослеет да сама поймёт, что дурочкой была.

Возможно, я подсознательно блокировала какие-либо чувства к нему и отрицала даже то, что он может быть мне просто симпатичен как типаж мужчины. Да и сам Мирон Александрович с первой же секунды четко и понятно дал понять, какие у нас могут быть отношения — никаких, кроме тех, которые касаются работы.

А я, дура, язык ему свой в рот вывалила. Это всё его улыбка виновата! Точно! Я всегда на нее засматривалась. Да и как на нее, вообще, можно не засмотреться? Она же редкая как солнце среди вечной полярной ночи и мерзлоты его натуры.

Я поцеловала Мирона Александровича!