Влюбленные

— Но это для ребят вроде принуждения! А когда у них будет свой участок, где они от начала до конца все станут делать своими руками, то это же совсем другое дело! Я берусь лично руководить их работами.

Аркадий Зотыч был непреклонен. Его вызывали в партком, рассказывали, что в других сельских школах подобное уже практикуется. Все напрасно.

«Какой неповоротливый человек! Словно из чугуна», — и Костя с нежностью думал о молоденькой учительнице, которую даже не пришлось уговаривать, стоило только объяснить, как это нужно для хозяйства.

Зима еще начиналась, а Костя уже весь жил предчувствием весны: ведь все то, что делалось в колхозе — сортировка семян, ремонт тракторов и комбайнов — было связано с ней. Это будет первая весна, которую он встретит агрономом в родном селе, и ему хотелось ничего не упустить, все сделать надежно. И Гурьян Антипович, завидев его чуть свет в мастерских, подшучивал:

— Константин Андреевич, вы так всех торопите, будто завтра надо выезжать в поле!

В последних числах декабря погода переломилась. Подуло с северного Урала, и снег, сыпавшийся мягко, ровно, вдруг полился белыми струями, в которых уже невозможно было различить отдельные снежинки.

Так продолжалось два дня, а на третий — дороги сравнялись с полем, тропинки исчезли, и след человека, пробежавшего из избы в избу, исчезал почти мгновенно. Порой снежные потоки были настолько сильны, что сшибало с ног.

Ушел санный поезд, и нет от него никаких вестей. Напрасно Костя звонит в те села, мимо которых он должен возвращаться. Ответ один: «Не видали». Закончился подвоз леса, и топоры разговаривают уже не так бойко. Однако плотники, невзирая на стужу, не бросают работу.

Поднявшись на холм, к мельнице, Костя всматривается в крутящуюся мглу — не засверкают ли фары? Не донесется ли гул тракторов? Но вокруг пляска снега, и деревня, притаившаяся в ложбине, кажется погруженной на дно огромного разбушевавшегося океана.

ОН НЕ УМРЕТ!

Нина уехала, никого не предупредив, — ни отца, ни Маргариту Алексеевну. На столе осталась телеграмма — все поймут. Пригородный поезд, побрякивающий, поскрипывающий, служивший верой-правдой еще в войну, до отказа был набит базарниками, возвращавшимися из города с пустыми корзинами, и несколько перегонов Нина стояла в тамбуре — не хотелось входить в сизый от табака вагон.

«Что могло случиться с Костей? Что? И опасно ли это?»

Александра Климовна, ничего не объясняя, сообщала, что Костя болен, просила приехать.

«Надо было мне на аэродром! Когда я доберусь с этой колымагой? А там со станции еще более ста километров…»

Нина досадовала на остановки чуть не у каждого столба, завидовала обгоняющим их поезд снарядоподобным экспрессам.

Перелески — черно-зеленые ельнички — закончились, и глазам открылись заснеженные холмы, слюдянисто сверкающие на солнце, с синими боками сугробов, и везде — стылость и прозрачность, почти арктическое безмолвие.

Гривастый белый конь, запряженный в розвальни, бодро трусит по гребню холма. На фоне ослепительно синего неба он кажется богатырским — самому Илье Муромцу под стать! Но виляющая дорога свела его вниз, к насыпи, и он тотчас же убавился в размерах. Обыкновенная лошадь-трудяга, плохо накормленная, понурая, с обреченностью в заиндевевших глазах.

Снова и снова сверкание снега, белая волнистость полей…

Но вот состав медленно зеленой гусеницей прополз сквозь железную клетку громыхающего моста, остановился у деревянного вокзала, и Нина, завороженная холодом снегов, как-то не сразу сообразила, что она уже приехала, надо сходить.

Кинулась бегом к автостанции, расположенной поблизости от вокзала, но автобусы уже ушли.

После часового кружения по незнакомым улочкам станционного городка ей, уже отчаявшейся в поисках, все-таки удалось отыскать попутный грузовик. Она была и ему рада, на все согласна: ехать в кузове, заплатить, сколько запросят!

Долговязый кадыкастый шофер — его едва вызвали из чайной — глянул по-птичьи на небо, попыхивая папироской, что-то буркнул краснолицему пузану в очках, с которым угощался за столиком, и тот, стараясь не замечать сидящих в кузове женщин, просеменил в кабину.

— Ну, все в сборе?

— Трогай! Заморозил ты нас! — ответили ему.

Шофер поднял капот, что-то поправил в моторе и завел машину — все это резко, рывками.

— Нету совести у людей. Была, да вся вышла, — ворчала сидевшая на дне кузова баба в мужской шапке-ушанке. — Ишь, поставил пол-литру — и в кабину пожалуйста. А мы тут продавай дрожжи…

Рядом с ней молча лежал мужчина в тулупе. Укутал голову и чадил самосадом — запасался теплом. Иногда из-под его лохматой овчины выходило наружу столько дыму, словно он там что-то поджег.

Баба оценивающим взглядом покосилась на Нину.

— Очень уж вы легко одеты, девушка. Как бы не простыли.

— Ничего! Лишь бы доехать!

— Вот и я тороплюсь. Кабы не торопилась, так ни за что бы не рискнула этак-то. Но доедем ли мы седни — не уверена.

— Почему?