Влюбленные безумны

Итак, его украли. Кто? Когда? В последний раз она видела алмаз, собираясь в дорогу. Он был в шкатулке, когда карета графини Ланиной несколько суток ехала на юго-восток от Петербурга. Видимо, до того момента, как на нее напали разбойники. Знал ли Серж, что камень в шкатулке? Заглядывал ли он в нее? При ней он этого не делал. Но они ночевали на постоялом дворе, что мешало Соболинскому взять алмаз? Это могли сделать и разбойники, из которых один или два ушли. Возможно, графиня Безобразова через Софи дала указание, что именно надо брать. Элен прекрасно знала, что цена алмаза перекроет стоимость всех находящихся в шкатулке украшений. Кто еще? Вера? Камеристка заполучила серьги с изумрудами, а аппетит, как известно, приходит во время еды. Слуги Сержа? Шкатулка какое-то время находилась в руках у людей, догнавших разбойников. Они могли соблазниться добычей и кое-что оттуда взять.

Александра совсем запуталась. Это мог сделать кто угодно, во время многодневного пути она не раз выпускала из внимания шкатулку с драгоценностями. Поэтому наверняка обвинить кого-то в краже невозможно. И как можно обвинить в краже уже украденного? Алмаз-то она утаила! Но разве муж имеет на него право? Алексей Николаевич сам говорил, что ненавидит «Сто солнц в капле света» за то, что алмаз достался ему нечестным путем. Граф, кажется, рад был от него избавиться. Поэтому она и решила продать алмаз, и на эти деньги жить. Но теперь… Теперь все менялось.

Александра совсем уже другим взглядом посмотрела на лежащую перед ней сияющую груду. Еще каких-нибудь пять минут назад все это было ей не нужно. Отдать всё Элен? Ну, уж нет! Материнское чувство сильнее гордости. Оно сильнее всего. Ей надо вырастить сына, и ради этого она пойдет на любую сделку со своей совестью. Машинально Александра погладила живот, потом стала сгребать драгоценности обратно в шкатулку.

Странно, но она даже успокоилась. Ее избавили от вещи, которая жгла ей руки. Которая словно толкала ее на поступки против чести и совести. Теперь все будет по-другому. Она станет вести жизнь чистую и светлую, полную трудов и забот о сыне. Она будет помогать Мари, заниматься хозяйством, проверять счета, ходить в избы к простым крестьянам и помогать им чем только возможно. Нянчить их детей, лечить их, учить. Теперь все это можно и нужно делать. А обо всем остальном забыть.

Проснулась она с этими же светлыми мыслями и позвонила Вере, чтобы принесли кофе.

– Что, завтрак скоро? – зевая, спросила она. – Мари уже встала?

– Мария Васильевна встали в шесть утра, – почтительно ответила Вера.

– Как в шесть?

– В поле поехали, глянуть, как отсеялись крестьяне.

– Мари поехала в поле?!

– Потом в деревню, к старосте. В девять заехали, кофе выпили. Дрова в лесу рубят, так они туда поехали. Нехорошо, говорят, рано.

Александра поспешно встала. Итак, сестра сама занимается хозяйством! Вот откуда эти перемены! Неудивительно, что Мари огрубела и сама стала похожа на крестьянку!

– Одеваться, – велела она Вере.

Завтракать Александре пришлось в гордом одиночестве. Домочадцы, как она узнала, вставали рано. Прислуживал графине старый слуга, делая это крайне неловко. Александра, успевшая за эти три года привыкнуть к роскоши, чувствовала себя не в своей тарелке. День был солнечный, и после завтрака она с радостной улыбкой на лице вышла на залитую ярким светом веранду.

– Я дома, – счастливо сказала она, облокотившись на перила и глядя в сад.

Он весь был залит солнечным светом. Была середина мая, пожалуй, самое прекрасное время во всей весне. Все уже ожило и распустилось, но еще не потеряло своей новизны и свежести: трава, деревья, первые цветы. Птицы, радуясь началу новой жизни, пели, словно соревнуясь друг с другом: кто громче и кто слаще? И над всем этим великолепием сияло огромное, щедрое, золотое майское солнце…

– Кхе-кхе… – раздалось вдруг старческое покашливание.

Она оглянулась и невольно вздрогнула: в одном из плетеных кресел сидел Василий Игнатьевич Иванцов.

– Bonjour, papa, – сказала она по-французски то, чего никак не могла выговорить по-русски. Чужой язык был ее спасением в общении с этим чужим ей человеком. Как же он постарел! А ведь ему только пятьдесят три года! А по виду – старик. Совсем старик. Ей даже стало его жалко.

– Пардон? – прищурится на свет Василий Игнатьевич. – Не имею чести знать?

– Графиня Ланина, – с насмешкой сказала она. – Александра… Васильевна, – добавила она с легкой заминкой.

– Графиня… кхе-кхе, – смущенно кашлянул Василий Игнатьевич, поднимаясь с кресла.

Александра заметила, как неуверенно он стоит на ногах. Меж тем она не чувствовала запаха спиртного. Неужели болен? А ведь она еще помнила его полным сил, полновластным хозяином дома. Теперь дом оказался в цепких руках Мари, а Василий Игнатьевич сдал совсем.

– Надолго ли к нам, графиня? – запинаясь, спросил он.

– Пока окончательно не выяснятся обстоятельства, в которых я нахожусь, я побуду здесь, – твердо сказала она.

– Что ж… – Василий Игнатьевич растерянно посмотрел на нее. Похоже, он ее не узнавал.