Влюбленные лжецы

Уже по одному только звуку собственного голоса я уловил, что иду не по той дорожке, а потому постарался как можно скорее заткнуться.

— Дэн! — обратилась к моему другу Эйлин; лицо ее, освещенное пламенем камина, выглядело шедевром невинного флирта. Никому не следовало путаться у нее под ногами, когда она завлекала кого-то в свои сети. — А правда, что в Купер-Юнион принимают лишь одного абитуриента из десяти?

— Ну, разные цифры называют, — скромно ответил он, не поднимая на нее взгляда, — но где-то так.

— Поразительно! Нет, правда, впечатляет. Несомненно, вы должны гордиться, что учились там.

С этими словами весь мой номер, если не весь мой уик-энд, пошел насмарку. Тем не менее их разговор натолкнул меня на совершенно замечательную мысль.

Затем мы еще разговаривали и пили пиво, и она сказала:

— Дэн, а что, если вы останетесь поужинать с нами?

— Отличная мысль, — ответил он, — хотя, может, лучше в другой раз? Мне уже давно пора домой. Вы позволите воспользоваться вашим телефоном?

Он позвонил матери и несколько минут мило беседовал с ней. Позже, когда он ушел, предварительно поблагодарив нас несколько раз, а также извинившись и заверив, что вскоре снова зайдет, Эйлин заметила, что, когда он разговаривал по телефону с матерью, у нее сложилось впечатление, что он говорит с женой.

— Да, похоже, — согласился я. — С тех пор как умер его отец, он ведет себя так, будто его мать и в самом деле ему жена. А еще у него есть брат, лет на семь или восемь моложе его, и теперь он отзывается о нем, точно его брат приходится ему сыном.

— Вот как, — отозвалась Эйлин, — Грустно. А у него есть девушка?

— Скорее всего, нет. Во всяком случае, он никогда не упоминал о ней.

— Знаешь, он мне правда очень понравился, — проговорила она, позвякивая сковородами и кастрюльками в той части комнаты, которая служила нам кухней, — было пора ужинать. — Он понравился мне больше всех тех, кого я встречала раньше. Он очень… добрый.

Казалось, она отобрала это слово самым тщательным образом, и мне стало интересно, почему ее выбор остановился именно на нем. Я быстро догадался: скорее всего, потому, что это слово едва ли можно было применить ко мне.

Однако черт с ним. Я с нетерпением дождался минуты, когда смог позволить себе нырнуть в альков, устроенный нами в углу: складная ширма отделяла его от остального пространства комнаты, и там стоял мой письменный стол, на котором лежал зародыш моего едва начатого романа, эдакий недоносок-уродец, частично напечатанный на машинке, частично накорябанный от руки. А еще несколько рассказов, тех самых, в которых я собирался что-то добавить, что-то убрать и, подправив их таким образом, куда-нибудь потом пристроить. Но моя новая идея, однако, вовсе не имела ничего общего с писательством. У меня всегда была склонность к простым рисункам-наброскам типа карикатур, и в ту ночь я покрыл множество листов шаржами на работников компании «Ремингтон Рэнд» — обитателей одиннадцатого этажа. С этими людьми мы с Дэном общались очень терпеливо, изо дня в день сохраняя любезный тон, и я был почти уверен, что моему приятелю понравятся эти наброски, поскольку над наиболее удачными из них я даже хмыкал сам.

Еще несколько вечеров ушло на «прополку» — я избавлялся от самых незрелых и топорных и, наоборот, «подчищал» лучшие. И вот однажды утром, как бы совершенно между прочим, я уронил кипу законченных этюдов на его рабочий стол.

— Что это? — спросил он. — Ага, понятно: наш архиглавный отдел. И бедный наш старина Гус Хоффман. А это кто? Джек Шеридан, верно? Ой, а это, я думаю, миссис Йоргенсен у машинисток…

Когда мы просмотрели все шаржи до последнего, единственное, что он произнес, было: «Ну ты и умник, Билл!» Но мне слишком часто доводилось слышать, как он употребляет слово «умник» в унизительно-пренебрежительном смысле, чтобы однозначно принять его за комплимент.

— Так, ничего особенного, я не отношусь к ним всерьез, — заверил его я. — Знаешь, просто подумалось: а вдруг они позабавят тебя?

Однако правда заключалась в том, что я рассчитывал получить с этих набросков гораздо больше. В моем плане эти рисунки были первым ходом, но теперь его снисходительно-благожелательная, но в целом довольно равнодушная реакция не позволяла мне рассказать ему, что я придумал дальше. Но мое молчание продолжалось недолго. Еще до конца рабочего дня — собственно, даже, насколько мне помнится, еще до обеда — я выложил ему все, что задумал.