Влюбленные лжецы

— Это я его заказал, — как-то раз похвастался он. — Когда мне было семь лет, сказал родителям, что хочу братика и не потерплю никаких возражений с их стороны. Так что выбора у них не было. И они пошли мне навстречу. Все шло чудесно, загвоздка оказалась только в том, что тогда я еще не понимал: пройдут годы, прежде чем с ним можно будет играть, или разговаривать, или учить его чему-нибудь, ну или вообще чем-то заниматься с ним вместе, и смириться с этим было нелегко. Но с тех пор как ему стукнуло шесть, я больше не жалуюсь. У нас в доме появилось пианино, и через пару месяцев уже вовсю звучала классическая музыка в исполнении Фила. Я не шучу. Когда ему настала пора идти в среднюю школу, у него был выбор из числа самых лучших учебных заведений в городе. Он все еще стесняется в обществе девочек, и, похоже, это смущает его, но вот девчонки-то с ним уж точно не робеют. Чертов телефон трезвонит каждый вечер. Ох уж эти девчонки! Звонят, чтобы с ним просто чуток пообщаться. Ах, черт бы его побрал, этот сукин сын заполучил в жизни все.

Дэн, похоже, почти созрел, чтобы переехать в собственную квартиру и несколько раз принимался исподволь расспрашивать меня, сколько стоит жилье в разных местах Виллиджа. Но его семья относилась к этим планам не слишком трагично. По-видимому, Дэн воспринимал свой переезд как нечто, чего ждет от него весь мир — ввиду его возраста и полученного образования. Он просто собирался поступить согласно обычаю.

Однажды утром он позвонил на работу и голосом, хриплым от волнения и бессонницы, произнес:

— Билл? Слушай, меня несколько дней не будет. Прошлой ночью умер отец.

Когда Дэн снова вернулся на службу, он был очень бледен и даже казался немного усохшим. Время от времени он только чертыхался и ворчал насчет проблем в офисе. Затем через неделю или около того ему захотелось рассказать мне о своем отце.

— Ты представляешь себе работу закройщика? — спросил он. — Целый день он орудует эдакой маленькой машинкой с автоматическим движущимся лезвием. Чем-то она напоминает механический лобзик; работник берет слоев двадцать пять ткани — фланели или там шерстяной материи, да какой хочешь, и проводит этим лезвием через всю толщу материала, выкраивая из всей этой кипы по лекалу какой-нибудь рукав, или лацкан, или карман пальто. И повсюду витает мельчайшая пыль от ткани. Она лезет в нос, попадает в горло. И в этом проклятом воздухе ты проводишь всю жизнь! А представь, каково человеку с незаурядным интеллектом в течение тридцати пяти лет выполнять подобные операции? По одной-единственной причине, что у него просто никогда не было свободного времени, чтобы научиться чему-нибудь другому! Вот дерьмо! Сплошное дерьмо. Уже одного этого достаточно, чтобы сердце защемило, черт побери. Умереть в пятьдесят два!

Тем летом Дэн начал курить сигары, и у него в кармане всегда лежало их несколько штук. Весь день, склоняясь над работой, он то мусолил их, то курил. На самом деле они вроде бы не слишком-то и нравились ему — иногда от них его разбирал кашель, — но выходило так, будто они были совершенно необходимы ему для вхождения в тот дурацкий средний возраст, которому, по его мнению, теперь, когда ему исполнилось двадцать пять, он должен соответствовать.

— Помнишь, я рассказывал тебе о парне, с которым вместе работаю? — однажды вечером спросил я Эйлин. — О художнике Дэне Розентале? Представляешь, он, похоже, всерьез считает себя стариком.

— Как это?

— Ну, он вроде как даже становится таким… не знаю, мне трудно это объяснить, — не уверен, что сам все правильно понимаю.

Впрочем, Эйлин тоже почти всегда не умела объяснить что-то о тех, с кем вместе работала. Зачастую наши с ней разговоры сводились к тому, что один из нас не уверен, прав или нет, и тогда повисало молчание, которое длилось до тех пор, пока мы не заводили спор о чем-нибудь еще.

Мы не были идеальной парой, наверное, потому, что, как сами теперь поняли, поженились чересчур молодыми и по причине, как выяснилось позже, слишком для этого недостаточной.

Временами мы подолгу и с удовольствием разговаривали, словно пытаясь доказать себе, как нам хорошо вместе. И даже тогда иногда меня коробило от какого-нибудь ее чересчур манерного словечка. Вместо «да» она частенько говорила «да-с», при этом скосив глаза на дымок своей сигареты. Также она любила выражение «согласно обыкновению» — известную в Нью-Йорке остроту, которая казалась мне почерпнутой где-нибудь в бухгалтерии. Вместо выражения «со всем остальным» она говорила «со всеми делами» или «со всеми причиндалами», как выражались все крутые бесчувственные нью-йоркские секретарши. А стать крутой бесчувственной нью-йоркской секретаршей было пределом ее мечтаний.