Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

Мейзи, которой было двадцать пять, уловила суть, но не поняла, какое это имеет отношение к вскрытию ее писем.

– Она же моя тетя, милая девочка, так какой тут вред?

– Это дело принципа. Я не против показывать, именно показывать тебе все мои письма, – она мысленно вычеркнула двух возможных корреспондентов, – но они мои, и…

– Все в порядке, старушка, незачем кипятиться. Естественно, что, увидев на конверте «Перси Уолш» почерком, который я знаю с детства, я, само собой разумеется, решил, что это мне…

– Ну, если ты считал, что оно тебе…

– Конечно. Черт побери, не подобает же мужчине читать чужие письма.

– Мне-то бы и во сне не приснилось вскрыть твои.

– Все в порядке, старушка, – милостиво сказал Перси.

Мейзи приняла его прощение, уверенная, что доказала свое. Но ее все равно еще что-то беспокоило.

– Наверное, надо позвонить после ленча, – задумчиво протянула она, – и сказать, мол, мы будем рады прийти. А кто, собственно, такая эта Хлоя, Перси?

– Ты о чем? Ты же с ней знакома!

– А родные у нее есть?

– Ни о ком таком не знаю, и мне от этого ни холодно, ни жарко.

– А кто у нее отец? Деньги она, наверное, унаследовала?

– Малый по фамилии Марр. – Перси громко рассмеялся. – Смешно. Ему бы Парр называться.

– Да. Но чем он занимался? Он был полковник Марр, или доктор Марр, или еще кто? Полагаю, у него были собственные средства?

– Тебе лучше у нее спросить. Да я даже не знаю, кто у Уинга отец, черт побери.

– Но какая-то родня у нее должна быть.

У самой Мейзи родня была весьма солидная. Среди прочих родных числился папа-дантист, которого Мейзи обычно называла доктором; по какой-то прихоти он специализировался на заболеваниях челюстей.

– Не знаю, как насчет родни, я больше на ее родинки смотрел, – хохотнул Перси, умудрившись выдать вторую шутку за день.

Мейзи даже не улыбнулась, и он продолжал смеяться один, мысленно напомнив себе в понедельник поделиться шуткой со стариной Джорджем.

– Но как ты с ней познакомился, дорогой?

– Понятия не имею. Сидел рядом с ней за обедом, наверное. Да, именно за обедом. Потом как-то пришел к ней на чай, мы играли в какую-то чертовски жуткую игру, прыгая друг через друга…

Брови Мейзи поползли на лоб. Трудно вообразить себе, чтобы Перси через кого-то прыгал.

– …не в шахматы, про шахматы я знаю…

– А, понимаю. В шашки.

– Так это они были? Все равно чертовски нечестные, потому что я никогда раньше не играл и не знал, проигрываю или выигрываю… Ну так вот, мы начали иногда ходить туда и сюда, что, конечно, ничего не значило, Хлоя ведь не такая…

– Не какая?

Провалившаяся попытка Перси подобрать деликатное и безликое объяснение окончательно прояснила ситуацию.

– Она, случайно, не религиозна? – спросила Мейзи, которая не видела иной причины быть «не такой».

– Господи помилуй, нет! То есть мне она никогда ни о чем таком не говорила. Конечно, никуда не деться от того факта, что она сразу спелась со стариной Уингом, едва они друг друга увидели. Я бы сказал, очень даже здравая мысль, старушка. Тут ты, пожалуй, в точку попала.

Сама эта мысль как будто доставила ему удовольствие. Она объясняла то, что всегда оставалось для него загадкой: почему Хлоя проморгала все шансы, какие он ей давал.

– Ну да, религиозна. Чертовски умно с твоей стороны, старушка, сразу подметить.

И Мейзи тоже было приятно. На людях она могла указывать, что Хлоя слишком крупная, слишком высокая, чтобы называться красавицей, но про себя не могла оспаривать ее красоту. В том, что касалось Перси, любая мало-мальски привлекательная женщина становилась соперницей, за исключением тех, что ушли от мира; и даже большинство этих, согласно книге Боттичелли или кого-то там, из-за которой дома вышла та жуткая ссора, как будто вовсе от него не уходили. Но то было в Средние века, когда вера обязательно имелась у всех и каждого. Сегодня по-другому. Если Хлоя взаправду религиозна, то она, какая бы ни была красивая, не соперница в будущем и не скелет в шкафу из прошлого. С легким сердцем Мейзи отправилась звонить в дом священника.

4

Приятно было снова сидеть на солнышке, смотреть на россыпь желтых нарциссов под деревьями и знать, что впереди все лето.

– Эта часть сада, – сказал пастор, – по сути, единственная, которую не стыдно показывать. Теперь, когда Эсси взяла сад в свои руки, все будет иначе. Она уже составила множество планов, на которые я ответил «Да, моя дорогая, это будет восхитительно», но которые в полной мере явят мне себя только через пару месяцев. Но этот уголок многие годы сам о себе заботился и становился только прекраснее.

– Я всегда представляла себе сад при доме пастора довольно запущенным, – отозвалась Хлоя, – но с прекрасными старыми деревьями. Особенно с кедрами и медными буками. Пощадите мои иллюзии.

– Они в полной безопасности. Вы, случайно, не в доме священника росли?

– Нет. Я ходила туда играть. Давным-давно.

– И там был медный бук?

– Да. Самый первый в моей жизни. Я очень гордилась тем, что побывала в саду, где есть медный бук. Я думала, он – единственный во всей Англии.

– У вас было счастливое детство, Хлоя?

– До тринадцати лет. Потом я довольно быстро повзрослела.