Влюбленный Байрон

В письме к Шелли Байрон назвал это временным пребыванием, а Хоппнеру и всем остальным писал обычные банальности о необходимости внушения ей религиозных и нравственных устоев. Единственным человеком, навестившим ее, был Шелли, который привез девочке в подарок золотую цепочку. Он нашел ее не такой уж скороспелой, а «застенчивой и серьезной». Она передала просьбу, чтобы ее папа и mamina (так она называла Терезу) навестили ее, в то время как ее настоящая mamina писала Байрону письма, где мольбы чередовались с яростью. Байрон был непреклонен: Аллегра навсегда останется под его опекой. Клэр, впадая все в большее отчаяние, придумывала безумные планы, например похитить Аллегру или, подделав почерк Байрона, написать от его имени письмо с просьбой отправить девочку домой. После отъезда Байрона из Равенны в Пизу Шелли попросил его поместить ребенка в монастырь в Лукке, но Байрон отказался — ведь чем дальше от него Аллегра, тем реже можно о ней вспоминать.

В феврале 1822 года Клэр написала душераздирающее и непостижимо пророческое письмо: «Уверяю тебя, я не могу более отделаться от преследующего меня необъяснимого чувства, что я никогда более не увижу ее. Я умоляю тебя развеять это чувство и разрешить мне увидеться с ней». Байрон не ответил Клэр — лишь заметил в разговоре, что ей обязательно нужно закатывать сцены. Шелли, в непривычном для него приступе гнева, сказал, что с удовольствием избил бы его, а Мэри осознала, насколько Байрон безжалостен и беспринципен.

По странной причуде судьбы Клэр тайно ехала в Пизу, чтобы присоединиться к семейству Шелли у залива Ла-Специа, когда Байрон получил от Гиджи известие, что Аллегра «больна, опасно больна». Байрон отправил курьера с просьбой, чтобы монахини послали в Болонью за доктором Томмазини, но тут пришло сообщение что ребенок умер от «судорожного катарального приступа». Сообщила Байрону об этом Тереза. В своей «Жизни Байрона» она пишет: «Смертельная бледность покрыла его лицо, силы оставили его, и он упал в кресло… Он оставался неподвижным, все в той же позе, примерно час, и никакие слова утешения не достигали его ушей, а тем более сердца».

Байрон написал Шелли, что удар был «ошеломляющим и неожиданным», но защищал себя, не терпя никаких упреков по поводу своего поведения, своих чувств, своих намерений в отношении ребенка. Только Шелли и чета Уильямсов обсуждали, как сообщить Клэр о случившемся, но та сама догадалась по выражению их лиц. Она впала в истерику, однако вскоре, как сказала Мэри, стала «спокойной, более спокойной», чем когда-либо раньше.

«Тело погружено, на какой корабль — я не знаю, не могу я и сообщить подробности», — писал Байрон, добавляя, что Тереза дала необходимые инструкции Генри Данну, купцу в Леггорне, взявшемуся перевезти тело в Англию. Тем временем Байрон бомбардировал Меррея наставлениями — гроб должен быть доставлен из лондонской верфи в Харроу, несмотря на издержки; красивый гроб и катафалк, лошади с бархатными попонами и плюмажами, жезлы для пажей, достойные траурные одежды для служки, могильщика и бидла при церкви в Харроу. Девочку следует похоронить на церковном кладбище с той стороны холма, которая смотрит на Виндзор и где он провел много часов в отрочестве. Похороны должны быть настолько закрытыми, насколько позволяют приличия. Однако, по контрасту с этими изощренными инструкциями, он вступил в спор с бальзамирующими и фармацевтами в Леггорне, утверждая, что они запросили лишнее в расчете на его положение, и предлагая лишь третью часть того, что они запросили, так как останки принадлежали ребенку, а не взрослому человеку. А когда шурин Гиджи, священник, вместе с другим посланным приехал в Пизу встретиться с Байроном, Лега Замбелли встретил их вопросом, можно ли приобрести в Романье хорошие трюфели для его светлости.

Байрон придумал также надгробную надпись, которую следует высечь на мраморной доске и помесить в церкви. Это была строка из Второй книги Царств, слова Давида, оплакивающего свое дитя: «Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне»[78]. Ректор, преподобный Джон Уильям Каннингхем, вместе с церковным старостой не приветствовали такую наглость и сказали Меррею, что предложенная Байроном надпись «будет воспринята любым человеком, обладающим вкусом, не говоря уж о здоровой морали, как оскорбление против времени и пристойности». В конце концов Аллегру похоронили на церковном кладбище, но без таблички с ее именем — ведь она была незаконнорожденным ребенком.

В монастыре монахини и послушницы были в глубоком горе. Изготовили статую в честь Аллегры, облаченную в ее одежду с белым меховым палантином и золотой цепочкой, подаренной Шелли. Байрону переслали оставшуюся после нее одежду: три цветных хлопчатобумажных платья, одно бархатное, одно муслиновое, шляпку и перчатки, нитку кораллов, серебряные ложку и вилку, вместе с ее постельным бельем и мебелью, тогда как Клэр должна была удовлетвориться портретом Аллегры, который Шелли вырвал у Байрона силой, и прядью ее волос.