Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

–  Будет сколько угодно ран в плечо, в шею, в бедро и даже смерть – самое чувствительное из ранений. И все благодаря моим рычагам. Мы избежим хаоса, который неизбежен в делах такого рода.

–  Рода… – повторил д'Артаньян.

–  И еще одно дополнительное удобство: врач и священник будут всегда поблизости.

В семь вечера появилась прекрасная Мадлен с письмом в руке.

По-видимому, тот состав, из которого были сделаны чернила, оказался благотворнее бульона, который варили из курицы. Стоило мушкетеру отведать этого письма, как он тотчас пришел в себя и обрел желание жить.

–  Мадлен, дитя мое, помогите мне надеть плащ.

–  Вы не поедите перед уходом?

–  Взбейте, пожалуйста, яичный желток в подогретом вине и присыпьте мускатным орехом.

Это распоряжение столь отличалось от обычных просьб д'Артаньяна, что глаза у Мадлен округлились.

XXXIV. ПУП

Как читатель уже догадался, письмо, которое вернуло д'Артаньяну, по выражению Жюли, вертикальное положение, было подписано Мари.

Подписи предшествовало всего пять слов:

«В восемь часов. Всю ночь.»

Для встречи в восемь часов д'Дртаньяну был нужен всего лишь плащ. Но для целой ночи ему необходима была, несомненно, дополнительная порция микстуры: яичный желток, гретое вино и мускатный орех.

Карета на Королевской площади была та же самая, и лишь вместо Мари в ней оказалась дуэнья с итальянским акцентом, с приличествующими ее занятию усиками и ласковыми руками.

– Голубочек-ангелочек, это для твоей же пользы и для любви. Нужна отвага, не бойся шага. Красавица ждет, ей все не терпится, она все вертится. Совсем как в лихорадке… Детки все в порядке. Ах, олененочек, ах, мой котеночек, приляг на грудь и в путь, и в путь!

Приговаривая таким образом, старуха завязала мушкетеру глаза.

Затем карета въехала во двор, затем в сад, как о том догадается благосклонный читатель по шуршанию гравия под ее колесами.

После чего карета совершила лучшее из того, что от нее ожидали: она остановилась. Дверца исполнила свое предназначение: отворилась. Дуэнья поступила вполне дуэнически: взяла д'Артаньяна за руку и повела через коридоры в помещение, где сняла с него повязку. Кругом был мрак, и мушкетер оценил эту перемену не самым радостным образом.

Рядом зашушукались.

– Не приближайтесь, д'Артаньян. Послушайте, что я скажу.

Д'Артаньян был так же спокоен, как это бывало с ним накануне штурма.

– Я слушаю вас, мадмуазель. Сегодня утром вы намекнули мне, что я утратил право вас видеть.

– Вы обидели меня. Но поймите, главное не в этом: вы нравитесь мне, как прежде.

Д'Артаньян приблизился на шаг.

– Я еще не закончила. Д'Артаньян остановился.

– Я жаждала познакомиться с вами поближе с того самого мгновения, как мы увиделись впервые. Это желание не покидало меня ни днем, ни ночью. Я сошла б с ума, не будь я решительнее всех других девушек моего круга. Послушайте еще чуть-чуть. Нравственные и общественные принципы не имеют тут никакого значения: вы мне нужны. Мне нужен ваш образ, ваш голос – то очарование, которое никогда не наскучит, ваши глаза будят во мне источники неведомых чувств.

Последовало молчание и затем голос пробормотал:

– Д'Артаньян, приблизьтесь.

Д'Артаньян приблизился, движимый любовью и изумлением одновременно. Тело прильнуло к его телу, защищенное лишь тонкой шелковой тканью.

Исторгающие вздохи и неясные звуки губы страстно впились в его губы. Руки обвились вокруг шеи и повалили его на постель.

На постели укусы и поцелуи стали еще более страстными.

В этом одичавшем теле было скорее что-то звериное, чем женское, из уст вырывались бессвязные речи, не похожие на речи насмешливой и сладостной Мари.

Так пронеслось одиннадцать часов. Опьяненный любовью и гретым вином (ибо прекрасная Мадлен удвоила порцию), осыпанный поцелуями и мускатным орехом, д'Артаньян посчитал эти часы за минуты.

Он уснул, едва забрезжил день. Заря, пробившись сквозь занавески, разбудила его. Дневной свет был бледен, однако убедителен.

Мушкетер выскочил из постели в поисках подсвечника и огнива.

Пупок на животе, который временно превратился в подушку, не был ни в коем случае пупком Мари, поскольку он принадлежал Жюли.

Как вы, разумеется, помните, д'Артаньян имел возможность видеть обеих девушек под лучами южного солнца.

И он успел, разумеется, уловить кое-какие детали, хотя не был большим знатоком юных девиц.

Но д'Артаньян был, несомненно, знатоком фортификационных сооружений. А ведь пуп на женском теле едва ли не то же самое, что редут при бастионе. Истинный воин усвоит его очертания.

Вот по какой причине д'Артаньян опознал Жюли, понял подмену и выскочил из постели.

Не найдя свечи, он распахнул занавески. Дневной свет залил комнату.

– Я люблю тебя, д'Артаньян, – закричала Жюли. – У меня не было другой возможности встретиться с тобой. Успокойся. Ты еще не понял, но ты тоже любишь меня.

– Если б я любил вас, мадмуазель, я поставил бы вас об этом в известность.

– Мари всего лишь кукла, а я женщина.

– Мадмуазель, женщин на свете полным-полно, а Мари только одна-единственная.

Досказав сентенцию, д'Артаньян произвел жест.