Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

В четыре Планше принес нугу, только что прибывшую из Монтелимара. Он стал созерцать и ее.

В пять часов, вознесенный наверх обеими своими ногами, к д'Артаньяну явился Пелиссон и заявил:

—  Я виделся с секундантами господина де Бюсси-Рабютена. Это господа де Севиньи и д'Оллоре, бравые бретонские дворяне.

—  Бретонские…

—  Господин де Бюсси-Рабютен выбрал бретонцев, ибо их воинственность, а также…

—  А также…

—  А также он намерен вас убить. Я не возражал против программы. Но мне думается, было бы лучше, если б вы отправили его к праотцам, прежде чем он осуществит свой замысел.

— Замысел…

— У меня есть идея насчет машины, которая упразднит дуэли. Противники лягут на кровати, приводимые в движение простым мановением руки. 

—  Руки…

—  Будет сколько угодно ран в плечо, в шею, в бедро и даже смерть — самое чувствительное из ранений. И все благодаря моим рычагам. Мы избежим хаоса, который неизбежен в делах такого рода.

—  Рода… — повторил д'Артаньян.

—  И еще одно дополнительное удобство: врач и священник будут всегда поблизости.

В семь вечера появилась прекрасная Мадлен с письмом в руке.

По-видимому, тот состав, из которого были сделаны чернила, оказался благотворнее бульона, который варили из курицы. Стоило мушкетеру отведать этого письма, как он тотчас пришел в себя и обрел желание жить.

—  Мадлен, дитя мое, помогите мне надеть плащ.

—  Вы не поедите перед уходом?

—  Взбейте, пожалуйста, яичный желток в подогретом вине и присыпьте мускатным орехом.

Это распоряжение столь отличалось от обычных просьб д'Артаньяна, что глаза у Мадлен округлились.

XXXIV. ПУП

Как читатель уже догадался, письмо, которое вернуло д'Артаньяну, по выражению Жюли, вертикальное положение, было подписано Мари.

Подписи предшествовало всего пять слов:

«В восемь часов. Всю ночь.»

Для встречи в восемь часов д'Дртаньяну был нужен всего лишь плащ. Но для целой ночи ему необходима была, несомненно, дополнительная порция микстуры: яичный желток, гретое вино и мускатный орех.

Карета на Королевской площади была та же самая, и лишь вместо Мари в ней оказалась дуэнья с итальянским акцентом, с приличествующими ее занятию усиками и ласковыми руками.

— Голубочек-ангелочек, это для твоей же пользы и для любви. Нужна отвага, не бойся шага. Красавица ждет, ей все не терпится, она все вертится. Совсем как в лихорадке… Детки все в порядке. Ах, олененочек, ах, мой котеночек, приляг на грудь и в путь, и в путь!

Приговаривая таким образом, старуха завязала мушкетеру глаза.

Затем карета въехала во двор, затем в сад, как о том догадается благосклонный читатель по шуршанию гравия под ее колесами.

После чего карета совершила лучшее из того, что от нее ожидали: она остановилась. Дверца исполнила свое предназначение: отворилась. Дуэнья поступила вполне дуэнически: взяла д'Артаньяна за руку и повела через коридоры в помещение, где сняла с него повязку. Кругом был мрак, и мушкетер оценил эту перемену не самым радостным образом.

Рядом зашушукались.

— Не приближайтесь, д'Артаньян. Послушайте, что я скажу.

Д'Артаньян был так же спокоен, как это бывало с ним накануне штурма.

— Я слушаю вас, мадмуазель. Сегодня утром вы намекнули мне, что я утратил право вас видеть.

— Вы обидели меня. Но поймите, главное не в этом: вы нравитесь мне, как прежде.

Д'Артаньян приблизился на шаг.

— Я еще не закончила. Д'Артаньян остановился.

— Я жаждала познакомиться с вами поближе с того самого мгновения, как мы увиделись впервые. Это желание не покидало меня ни днем, ни ночью. Я сошла б с ума, не будь я решительнее всех других девушек моего круга. Послушайте еще чуть-чуть. Нравственные и общественные принципы не имеют тут никакого значения: вы мне нужны. Мне нужен ваш образ, ваш голос — то очарование, которое никогда не наскучит, ваши глаза будят во мне источники неведомых чувств.

Последовало молчание и затем голос пробормотал:

— Д'Артаньян, приблизьтесь.

Д'Артаньян приблизился, движимый любовью и изумлением одновременно. Тело прильнуло к его телу, защищенное лишь тонкой шелковой тканью.

Исторгающие вздохи и неясные звуки губы страстно впились в его губы. Руки обвились вокруг шеи и повалили его на постель.

На постели укусы и поцелуи стали еще более страстными.

В этом одичавшем теле было скорее что-то звериное, чем женское, из уст вырывались бессвязные речи, не похожие на речи насмешливой и сладостной Мари.

Так пронеслось одиннадцать часов. Опьяненный любовью и гретым вином (ибо прекрасная Мадлен удвоила порцию), осыпанный поцелуями и мускатным орехом, д'Артаньян посчитал эти часы за минуты.

Он уснул, едва забрезжил день. Заря, пробившись сквозь занавески, разбудила его. Дневной свет был бледен, однако убедителен.

Мушкетер выскочил из постели в поисках подсвечника и огнива.

Пупок на животе, который временно превратился в подушку, не был ни в коем случае пупком Мари, поскольку он принадлежал Жюли.

Как вы, разумеется, помните, д'Артаньян имел возможность видеть обеих девушек под лучами южного солнца.

И он успел, разумеется, уловить кое-какие детали, хотя не был большим знатоком юных девиц.