Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

—  В самом деле, — простодушно заверил Портос. — Если б вас, д'Артаньян, убили, я б перерезал всю армию.

—  Но, дорогие друзья, почему вы считаете, что я не должен был умереть?

Арамис ответил первым, голос прозвучал мягко, но решительно:

— Потому что у вас нет оснований устраивать нам такую шутку.

Портос, который для ясности мысли только что прикончил еще один графин с вином, отозвался вторым:

—  Нельзя предвосхищать созревание вин в Шампани.

Наконец, взял слово Атос:

—  Дорогой мой, потому что я не хочу этого. Д'Артаньян обвел взглядом всех по очереди, всех, вплоть до Планше, который тоже сыграл свою роль в комедии. В этот момент он был невероятно поглощен сооружением торта из вареных в сахаре фруктов.

Арамис созерцал свои ладони. В пылу сражения он сломал ноготь на безымянном пальце левой руки, и это, казалось, сильно его огорчало.

Портос хрупал утиную ножку, которая не поддавалась.

Лишь Атос смотрел на д'Артаньяна.

— Я умираю от голода, — сказал д'Артаньян. — Надеюсь, этот дуралей Планше запасся сыром.

XILVIII. ПОСЕЩЕНИЕ МАРШАЛА

Появился сыр.

Д'Артаньян приналег на него со старанием. Портос вздохнул, как это бывает с человеком, избежавшим большой опасности, реальных размеров которой он вначале себе не представлял.

— Планше!— крикнул он.

— Сударь?

— Предупредил ли ты трактирщика, что сражение будет выиграно за несколько лье отсюда?

—  Да, сударь.

—  Ну и что он сказал?

—  Что доставит лучшее бузи из своих погребов.

—  Планше, ты очень догадлив. Планше не возражал.

Внезапно послышался грохот приближающейся кареты. Казалось, будто сам дьявол в образе черного кота мчится в этой карете, влекомой тиграми.

Четверо друзей подняли носы над тарелками.

Из кареты явился маршал Пелиссар с рукой на перевязи.

Лицо великого воина сияло бледностью победы.

Здоровой рукой он подал знак д'Артаньяну.

Д'Артаньян подбежал.

—  Дорогой друг, я явился не для того, чтоб помешать вашей пирушке. Но я принес вам новость.

—  Новость?

И д'Артаньян весь затрепетал, как если б с ним заговорили о Мари де Рабютен-Шанталь.

—  Да. Схвачен некий человек, слонявшийся по полю битвы.

—  Кто же это такой?

—  Жалкая личность.

—  Его имя?

—  Тюркен.

—  Что с ним сделали?

—  Сперва повесили как шпиона.

—  Выходит, прекрасная Мадлен стала теперь вдовой?

—  Нет.

—  Мой дорогой маршал, ваш могучий разум изобретает немало такого, что приводит в замешательство. Так значит, Тюркена повесили, но госпожа Тюркен вдовой от этого не стала?

—  Я проходил мимо и глядел вверх. Вы знаете, у меня есть такая привычка…

—  И?..

—  Но это между нами, — сказал Пелиссон, понизив голос. — Смотреть в небо для меня становится манией…

—  Итак, вместо ангела вы заметили Тюркена, который дрыгал ногами в воздухе. 

—  И велел спустить его на землю.

—  Чувство жалости в вас победило.

—  Ничего подобного. Любопытство. Я подверг его допросу.

—  И что ж он вам открыл?

—  Что Ла Фон сбежал от него, пока он спал, прихватив с собой его часть добычи.

—  Выходит, договор тоже?

—  Да, договор в руках этого изменника.

—  Ну а он сам?

—  Нашел убежище в Пфальце при дворе маркграфа, человека, известного в Риме своим распутством.

—  Итак, никакой надежды?

—  Мой дорогой д'Артаньян, вы меня огорчаете. Вы обратили внимание, с каким блеском я выиграл эту битву?

—  С величайшим. Всю честь победы вы приписали герцогу Энгиенскому.

—  Покойный король просил меня об этом. Неужели вы, видя меня лицом к лицу с врагом, подумали, что я отступлю, получив известие, что Ла Фон нашел себе где-то убежище?

—  Да, но что ж нам все-таки делать?

—  Прежде всего нужно дождаться совершеннолетия короля. Затем я поддержу его в мысли, что королевство нужно увеличить. Нрав у него горячий, так что трудностей в этом деле не предвидится. Мы завоюем Нидерланды, Фландрию, Германию. Если Ла Фон спрячется, мы дойдем до Италии или до Испании.

—  Ну, а если он укроется в Англии?

—  Дорогой друг, существует семнадцать способов завоевать Англию, как зимой, так и летом, в любое время-года. Я изложил все это на бумаге, и документы надежно спрятаны в одной из моих крепостей, я не желаю, чтоб эти тайны стали добычей невежд.

—  Значит, Ла Фон будет схвачен?

—  Со временем, несомненно. Мы будем воевать ровно столько, сколько понадобится, но добьемся мира.

—  Вы меня успокоили.

—  Насчет мира?

—  Нет, насчет войны. А ваши научные труды, которые были в вашем багаже…

—  Я слушаю вас.

—  Вы не боитесь, что ими воспользуется посторонний?

—  Не думаю, чтоб это было возможно. Видите ли, д'Артаньян, Господь дал мне замыслы, по-существу, неисчерпаемые. Я, разумеется, могу их развить и разработать в деталях. Но тогда пострадают другие мои изобретения, которые будут необходимы человечеству в будущем. Я ограничился лишь набросками в самом общем виде.

—  Шестнадцать тысяч страниц?

—  Что-то в этом роде.

—  Записывали вы сами?

—  Сначала я диктовал на древнегреческом, потом перешел на древнееврейский. Вы знаете, временами приятно думать на этом языке.

—  Все оттого, что вы беседуете на нем с пророками.

—  Очень может статься.

—  Разрешите еще последний вопрос, очень нескромный?

—  Разумеется.