Влюбленный пленник

Когда я написал выше: «каждая ставит перед собой ведро…», я вовсе не имел в виду, что все женщины ходили к крану, как когда-то к водному источнику, чтобы посмеяться над мужем, я написал это, чтобы понятнее стала серьезность палестинок, потому что мужчина вернется. Может быть, вернется.

А еще, перечитывая написанное, я вижу, что забыл упомянуть про платок на волосах, он прикрывает их полностью, разве что где-то остаются видны несколько корней.

Второе добавление: у женщин в лагерях нет ни времени, ни желания вышивать эти знаменитые палестинские платья или диванные подушечки, они стали такой редкостью, что знатные дамы приходят в отчаяние. Если мужчина погибает, женщина берет оружие, а не иглу. Прощайте, подушечки, теперь они украшены машинной вышивкой.

Дорога, сегодня покрытая асфальтом, ведущая от Салта к базе фидаинов возле Иордана, шла мимо холма, на вершине которого была выстроена белая вилла. Сам холм в форме усеченного конуса покрыт газоном, наподобие английского, а на этой зеленой поверхности, то есть, по всему склону холма, от виллы к дороге, длинными серебристыми локонами лежали свернутые рулоны колючей проволоки. На пространстве от дороги до защитного ограждения были свалены другие рулоны проволоки. Солдаты-бедуины, часовые без будок стояли, направив оружие на дорогу, наверняка оно было заряжено, с пулей в стволе. Колючая проволока за ними казалась спадающими на плечи локонами, как у солдат Ас-Саики в Ирбиде, я говорил об этом; другие солдаты тоже находились в боевой готовности и досматривали каждую проезжавшую по дороге машину, повозку, каждого крестьянина или крестьянку. Окружавшая виллу стена с дороги казалась казематом с амбразурами и бойницами, позволяющими держать под обстрелом пулеметов или знаменитых катюш всю дорогу и обширное пространство за нею. Сама вилла за всей этой грудой хлама была не видна. Может, она и была уютной? Там по выходным в целости и сохранности мог отсидеться начальник иорданской полиции. Может, из-за ее близости к базе фидаинов доктор Махджуб принял такие предосторожности? На маленькую базу Малиджуб мы прибыли, когда уже стемнело. Увидев Набилю в комнате, доктор Махджуб словно получил удар камнем прямо в лоб. Мне показалось, он покраснел. Этот тридцатисемилетний мужчина, очень смуглый, с кожей обветренной и обожженной солнцем, широкоплечий, высокий, слегка опирающийся на окованную железом трость, покраснел, вероятно, впервые в жизни. Набиля была очень красива. В свои пятьдесят она, наверное, красивее, чем раньше. Во время осады Бейрута три летних месяца 1982 она под бомбами исполняла обязанности начальника медицинской службы профилактики в Ливане. Мы все, кроме Набиля, пожали протянутую руку доктора Махджуба, но Набиля предупредила меня заранее, поэтому я был готов к тому, что последовало дальше и не слишком удивился. Она хотела меня успокоить. Мы сели рядом.

– Послушай, ты не можешь знать. Ты ведь француз.

И теперь, четырнадцать лет спустя, я не понимаю ни характера Махджуба, ни его страха перед женщиной. Он принял решение. Как только мы поедим, Набилю проводят обратно в Салт, откуда мы пришли. Наступила непроглядная ночь. Глядя, как она уходила, я видел, как уходят Ифигения, Мата Хари, женщины, отправляющиеся на казнь, когда добрый мужчина, повинуясь приказу, а не чувству сострадания, говорит о казни, как о единственно возможной мере, последнем акте, который надлежит исполнить. Набиля вышла в сопровождении двух вооруженных фидаинов.

Сама врач, но мусульманка, то есть существо этимологически подчиненное, возможно, она не так сильно, как я, ощущала эту жестокость: нет, не Махджуда, а закона, предписывающего, что одинокая женщина (а кто в данном случае мог говорить, что она одинока?) не должна спать среди солдат, причем, опасности подвергалась не она, а солдаты, которые, лежа подле нее, лежали бы на краю пропасти.

Стала ли Набиля менее одинока в окружении двух вооруженных солдат? Она не была их пленницей, они все трое были пленниками ночи, где нельзя остаться невидимым, потому что взад-вперед ходили караульные, фидаины и бедуины. Часть дороги, проходящая внизу виллы-крепости, была беспощадно освещена и охранялась мужчинами, именовавшимися словом женского рода[83], стало быть, оно принадлежало противоположному полу, и они его быстро распознавали. На этой дороге, охраняемой вооруженными солдатами, за которыми в свою очередь наблюдали (в том числе через прицел винтовки) невидимые палестинские часовые, Набиля была одинока.

– Никто не должен знать, что на базе провела ночь женщина, – произнес Махджуб по-французски и довольно громко, чтобы я его услышал.

Два часа спустя фидаины вернулись. Набиля проведет ночь у женщины-дантиста в Салте.

– Эта женщина палестинка?

– Неважно, это женщина, – ответил мне Махджуб. – Завтра утром за ней сходят.