Влюбленный пленник

– Если их много принять, можно даже умереть. Я закрываю на ключ, но они открывают по ночам и даже днем. Поставь туда фидаина.

Начальник брал листок бумаги, писал приказ. Отдавал его часовому. Когда я подходил к аптеке, у ее дверей уже стоял фидаин. Я потратил почти час, чтобы добраться до начальника, который уделил мне пару минут.

Но самыми опасными были даже не те, кто заставляли проходить сложный маршрут, полный непредвиденных засад, а те, в чьих головах засел катехизис, и его фразы, четкие и тяжеловесные, падали вам под ноги. Самым опасным был, без сомнения, Талами, кажется, он вбил себе в голову идею сделать из меня образцового марксиста-лениниста. В Коране есть суры, строфы для любого события, так и у Давида имелись цитаты из Ленина на все случаи жизни. Не предупредив, мальчишка надменно произносил фразу на немецком.

– Что это значит?

– Lukács[84]. И что ты можешь мне ответить?

Те, кто были отвратительны, были отвратительны до омерзения. А Махджуб казался мне деликатным, как юная девушка, и еще менее порочным.

После убийств в Сабре и Шатиле в сентябре 1982 некоторые палестинцы попросили меня написать воспоминания. Эта проблема занимала меня полгода, я сомневался; в самом сердце ООП во время моего пребывания в Вене я видел и других палестинцев, которые надеялись на эту публикацию.

– Просто расскажи, что ты видел, что слышал. Попытайся объяснить, почему так долго оставался с нами. Ты приехал, можно сказать, случайно. Приехал на неделю, но почему тогда оставался два года?

В августе 1983 я начал писать, погрузившись целиком в семидесятые, и хотел довести свои воспоминания как раз о 83 года. Я оказался ввергнут в эти воспоминания, а помогали мне сами действующие лица или свидетели событий, о которых я рассказывал. Мне было радостно оттого, что я не во Франции. Она находилась далеко и уменьшилась в размере. Самый маленький мизинец фидаина занимал места больше, чем вся Европа, а Франция стала далеким воспоминанием моей ранней юности.

Я вовсе не уверен, что когда Базельский Конгресс сделал выбор в пользу Палестины, хотя поначалу рассматривались Аргентина и Уганда, выбор был продиктован религиозными мотивами. В сущности, иудеи именуют свою страну «Землей Обетованной» из-за одного бродяги, пешком явившегося из Халдеи, и еще одного, пришедшего из Египта, а страна, названная «Святой Землей», знаменита событиями, изложенными в Новом Завете. Евреи должны были бы ненавидеть эту страну, а не любить. Она дала рождение тем, кто стали их злейшими врагами, и, прежде всего – святому Павлу. Если бы не он и не Иисус, кто вспомнил бы об Иерусалиме, Назарете, о плотнике, о Вифлееме, Тверии, все Евангелие говорит только об этих местах.

– Англичанам-протестантам эта страна знакома из Ветхого Завета.

– Вы когда-нибудь видели чучела животных? В Ветхом завете вся география набита соломой, как те чучела. Знают и Историю, и всякие еврейские истории, но природа очень редко играет какую-то роль. Разве что во время изгнаний: там упоминаются Ниневия, Ур, Египет, Синай, но они не так реальны, как Тиверианское озеро и даже Голгофа.

Мустафа, с которым мы встретились в кафе, говорил мне о своей ненависти к Англии так яростно, что я задавался вопросом, может, он таким образом выражает свое разочарование добропорядочного юноши, который не осмеливается коснуться золотых монет в ящиках, хотя крышки ящиков открыты. Столько богатств прошло перед глазами офицеров турецкой армии! Их отказ, вероятно, был следствием высокой морали. И каждый раз при встрече со мной Мустафа изъяснялся таким старомодным языком, что Османская Империя уступала место сказочным, счастливым краям, омытым кровью и спермой, похожим на те, о каких рассказывали романисты; впрочем, одна подробность казалась мне довольно правдоподобной: прекрасные рабыни были огромными женщинами с бедрами и грудями, сводящими с ума калифов, но поверхность кожи, которую надлежало покрыть драгоценностями, была столь велика, что приходилось снимать украшения с избранницы предыдущей ночи, чтобы украсить плоть нынешней.

– Они должны были звенеть, – сказал мне Мустафа.

Когда я, смеясь, передал это последнее высказывание Омару, тот ответил:

– Видишь, шелест золота из английских сундуков остался у них в ушах, и избавиться от него можно, лишь проткнув барабанные перепонки.

Когда я увидел, как сирийцы тайно играют в карты, игра восхитила меня, и Барабанные Палочки, и Мечи, и вообще вся игра целиком. Здесь, в Дамаске, у них имелся свой способ складывать колоду, складывать вдоль, так что карта, брошенная на выпуклость, образованную местом сгиба, была слегка неустойчивой, она кренилась на бок, как лодка на берегу, и брошенные таким образом карты были то «битой» самкой – пусть и с изображением «валета червей» – то «бьющим» ее самцом – с изображением «трефовой дамы». И эта манера сгибать карты казалась мне – даже сейчас, когда я это описываю – некой эротической игрой, такая колода отличалась от почтенной новенькой карточной колоды, которую приносят для бриджа.