Влюбленный пленник

Никто, казалось, не догадывался, как самые тривиальные политические интриги привели к этой разорительной роскоши, ведь благодаря золоту самые грубые манеры казались очаровательными. Погрузившись как можно дальше в глубину веков, мы может наблюдать всевозможные альянсы с крестоносцами, новых королей, младших отпрысков мелкопоместного дворянства, ставших бандитами с большой дороги, присвоение наследства, грабеж, узаконенный фальшивыми восковыми печатями, позолоченными или цвета бычьей крови. А сами Крестоносцы? все эти суверенитеты, сюзеренитеты, уделы, браки с дочерьми потомков Пророка, наследия византийской роскоши, рабство при османах, я еще опускаю всякие, довольно значительные, подробности, опускаю, как бесконечно следовали один за другим низость и надменность, отвага и неизбежное пресмыкательство от Кловиса до Вейгана, от Пророка до Хусейна. Возраст, а главное, стабильность, с какой накапливались все социальные достижения в течение многих и многих веков, конечно же, добавили лоска этим Влиятельным Семействам и дети, верные славной традиции, продолжают заключать брачные союзы с феодальными семьями Ливана, Сирии, Иордании, Кувейта, до сих пор устраивая безумно дорогие бракосочетания. Какое из этих слов подходит им более всего: сожаление, раскаяние или покаяние, какое состояние длится дольше?

Эту книгу никогда не переведут на арабский, ее никогда не прочтут французы и вообще ни один европеец, так зачем же, зная это, я все-таки ее пишу, кому адресую?

Вот почему изящное сооружение XVIII века, дворец в Стамбуле, где есть все, от библиотеки до сераля, держит закрытыми свои двери и окна, и высшие должностные лица всех стран, бывших некогда османской империей, настаивают, чтобы все входы и выходы оставались заперты. Документы, существующие на всех языках, не доступны никому. Но даже будучи под замком, они наводят страх на влиятельные греческие, иллирийские, болгарские, еврейские, сирийские, черногорские и даже французские семейства. На палестинские тоже. Выражение «над миром простиралась ночь» следует понимать так: каждая вещь в определенный момент оказалась настолько тесно соединена с другими, что на несколько мгновений я осознал, что вот это и есть так называемое единство мира; но почти сразу же почувствовал явственный разлом между вещами и живыми существами. По легкому щелчку пальцев, под утешительную, облегчающую страдания насмешку, османская империя просто растворилась. Все, что от нее осталось, этот еле слышный крик старой женщины, собирающей останки последнего султана Мехмеда IV, пронзительная жалоба этого фурункула – евнуха – утешающего Тень Бога на земле, халифа правоверных на палубе несущегося по волнам британского крейсера, возможно, этот крик был моим собственным криком, который я и сам не слышал, но его слышали палестинцы, и им казалось, что он вырывается не только изо рта, но из всего моего существа во время моего годичного – и даже больше – пребывания на их земле. Держать библиотеку сераля запертой: если хотя бы ненамного приоткрыть архивы, Стамбул и всю Турцию окутает зловоние. В этих книгах, исписанных теми же буквами, что и предвечный Коран, заперты и находятся на вечном хранении коварство, разврат, доносы, проституция самых знатных османских семейств. Великий визирь обладал всемогуществом, плата за которое порой взималась обоими яичками, вот почему столько приказов отдавалось на ухо шепотом: это чтобы скрыть характерное, разоблачающее сопрано; вот почему даже в наши дни бас или баритон предпочитают другим тембрам голоса, они считаются более импозантными, внушительными, доказательством истинной мужественности; вот откуда и дерзость некоторых турецких чиновников, когда они обращаются по радио к доносчикам, которые находятся на содержании государства: «Дорогие агенты». В какой семье, и не только османской, среди предков нет одного, хотя бы одного-единственного евнуха, любовницы эмира или султана? Но все закрыто на ключ и чуме не вырваться на свободу.

То, что целый народ считает преступным другой народ, некогда подвергавший его гонениям, это как раз понятно, но то, что гонимый народ всячески подчеркивает свое сходство с народом-гонителем, в этом я вижу некий вызов, немилосердный вызов остальному миру. А возможно, в этом есть доблесть, достичь которую так непросто, или же какое-то тайное знание, секретное слово, подсказанное природой, слишком милосердной на этот раз.

Итак, величественный вызов или малодушие?

Одна палестинка, похоже, с горечью, сказала мне прошлой ночью, что самые древние палестинские семейства, из тех, что имеют доказательства принадлежности к роду Пророка, сохраняют свое влияние в этой Революции.