Влюбленный пленник

И никто не удивился, что мы оставались только несколько минут. Мы находились среди лаконичного народа, где о главном говорят стоя. Набор закусок, мезе, что-то, приготовленное быстро, на скорую руку, на Востоке подают перед основными блюдами, основательными и плотными. Несколько минут, проведенные с этим палестинским семейством в Ирбиде, как раз и были мезе. По моему описанию никто Хамзу не узнал. Зять, молодой солдат, промолчавший все это время, поднялся, когда мы собрались уходить, пожал нам руку и впервые улыбнулся. Мне показалось, что до сих пор он наблюдал за нами с недоверием, но когда каким-то своим жестом я дал понять, что устал – что вы хотите? возраст! – он единственный это заметил и подтолкнул мне под локоть подушку. Когда мы оказались на улице, под солнцем, то опять заговорили про Хамзу. Было около полудня, Нидаль вошла в овощную лавку. На ней были темные очки, которые защищали не только от солнца, она не хотела, чтобы ее узнали. Нидаль спросила, живет ли в этом квартале Хамза, у которого мать вдова.

– Он там, с женой. Мать была вдовой, но снова вышла замуж.

«Это не тот, – подумал я, – есть настоящий Хамза и есть ненастоящие. Во всяком случае, настоящий из них один. Все остальные нет». Я подумал так потому, что вдова, снова вышедшая замуж, это так не соответствовало образу его матери: ее приветствию и прощанию, тем нескольким часам, что я провел с ней и ее сыном. Когда есть такой сын, замуж снова не выходят. Это было моей первой мыслью, а затем пришла другая, банальная, но почему-то меня опечалившая:

«Около пятидесяти лет, вдова, она могла вновь выйти замуж, чтобы легче было переносить трудности и переживать горе, вызванное смертью Хамзы. Однако она была настоящей главой семьи, а разве палестинцу – главе семьи нужна поддержка в виде второго мужа?»

– Можешь отвести меня в их дом?

– Конечно, это рядом, я знаю, что Хамза сейчас у себя.

Воображаемая крепость, в которой Запад, да и сами арабы держали палестинцев, испуганных, робких, гордых, молчаливых, рухнула прямо у меня на глазах. Так какой-нибудь бакалейщик в Пюи-дю-Дом мог бы показать ближайший кабинет дантиста, а продавец цветной капусты повел нас на соседнюю улицу. Он остановился перед железной дверью, которую я не узнал, потому что в моих воспоминаниях дверь Хамзы была деревянной и выкрашенной белой краской. К тому же несколько веток деревьев, видных через ограду, говорили о том, что перед домом сад, а не просто двор. А я доверял своим воспоминаниям, и доверял постоянству вещей и событий, питающих эти воспоминания: «Раз воспоминания мне верны, значит, и мир тоже».

Торговец несколько раз стукнул кулаком в дверь.

– Кто там?

– Я.

Этот обмен репликами показался мне каким-то кодом, шуткой. Как так получилось, что он здесь, и он отвечает так просто и так спокойно? Выходит, он изменился? Но почему? Как?

Это сейчас все выглядит логично и последовательно, просто чтобы легче читать, а в реальности все было не так: стремительные образы и ощущения теснились во мне, создавая нечто вроде вибрации времени и даже пространства, создавая эту цементную ступеньку перед железной дверью, на которой стояли мы – Нидаль, торговец и я. Убогий литературный прием! Когда я пишу: я думал, что…, это всё не так, я не думал ни о чем или, вернее, волны мыслей накатывались одна на другую, и каждая из них была такой прозрачной и светопроницаемой, что одна просвечивала сквозь другую и угадывалась за ней. Так сменялись – и в то же время возникали одновременно – эти даже не мысли, а картинки: «А что если это ловушка? А этот торговец шпик? Железная дверь изнутри заперта на ключ? Как же мой самолет в Сану? Нидаль привела меня в западню?» Резкий толчок откуда-то изнутри меня словно объяснил то, что последует далее. Этот шок, ставший моим дополнительным органом, меня обо всем предупредил, а размышления пришли потом, они добирались до моей головы медленно, словно прорастали из земли под ногами. Красивый молодой человек с очень черными, взъерошенными волосами, с двух-трехдневной щетиной на подбородке и без усов стоял в дверном проеме и выглядел так, будто только что проснулся. Удивленный, он протянул нам руку. Нидаль спросила, как его зовут.

– Хамза.

Я смотрел на него, он был красив, как тот Хамза или его изображение, или копия, или заменитель Хамзы; я был убежден, что этот молодой человек не мой давнишний друг, живший тогда в доме матери, но этот казался таким привлекательным, несмотря на внезапность своего появления и беспорядок в одежде. Если другой Хамза лежал в могиле, к этому, по прошествии двух дней печали и сожалений, я мог бы привязаться и полюбить его. Он стоял в дверном проеме. Что мы от него хотим?